Физиология духа. Роман в письмах

Именно так — они совершили страшное дело перевоплощения. Написав все это, пройдя все это один за другого, из-другого, они наверняка решили, что это и есть истинное понимание (во всяком случае, человеку больше не дано — разве лишь “неведомому другу”). Сойдясь и в жизни, и в воображении — в одну и ту же точку схода, решили, что уже отыскали то, что более всего нужно человеку: свое “второе я”.

А это неправда. Давняя человеческая неправда. Я хочу сказать, человек постоянно находит не то, чего искал, потому, что ищет не то, что ему на самом деле нужно. Человеку нужно не второе “я” (второго “я” вообще не бывает — есть только миллиарды первых-и-последних). Человеку нужно настоящее, полноценное “ты”. Думаю, здесь не нужна оговорка, что я не претендую на новаторство, а только подписываюсь решительно под словами Вам-известно-кого. Я позволила бы себе только такую экспликацию, если не популяризаторство: человека, выступающего в качестве нашего “второго я”, мы присваиваем как свою законную часть. Человека, выступающего для нас как “он”, просто используем, насколько он может быть использован. Первое не расширяет объем нашей души и не меняет ее содержания. Второе питает и укрепляет нашу душу в формульной неизменности ее кристаллической сетки. Но когда человек выступает для нас как “ты”, он, приближаясь, занимает собой все большее поле нашего сознания и, наконец, не умещаясь в его раме, выходит за ее пределы, подключая нас к просвечивающей сквозь него беспредельности мира, являясь перешейком, полупрозрачным мостом, алмазным путем, соединяющим с целым бесконечности, частицей которой он является. Но в бесконечности часть равна целому. Следовательно, “ты”, соединяя нас с бесконечностью, и само является ею...

Мальчик полюбил черепашку, конечно же, не как свое второе “я”. И не как “ее”. Он говорил ей “ты”, хоть и знал, что она его не слышит. Но он слышал ее ответ в себе. Он освоил целое мира, не присваивая его, через любовь к его живой частице. Какой-то немой и глухой эгоистической амфибии.

“Я” нужно “ты”. Но для этого оно само должно стать способным быть-навстречу — не самодостаточным, но и не ущербным. Быть собой — с вымытым из себя “собой”. И главное препятствие, главная опасность для “я” на пути к “ты” — встретить того, кто нужен тебе на самом деле — и принять его за свое второе “я”. Того, кто в чем-то совпал с тобой, настолько, что теперь его в своем воображении — или, если он позволит, в действительности — можно подделать или подмять, словом, как-то вылепить и “заполировать” под “мое второе я”. Самое большое счастье, но и самая большая опасность — встретить понимающего тебя человека.

Когда слишком близко подходишь к истине (не на расстояние ста тысяч шагов, как остальные, а всего тысячи шагов), когда она уже виднеется, — кажется, что уже обрел ее, и теперь, здесь, где ее уже все равно не потеряешь из виду, самое время обустроиться поудобнее. С комфортом. Устроить все “себе к покою”. Последнее иногда удается. Тогда пиши пропало. Что с нашими супругами, кажется, и произошло. А жаль. Пройденный ими путь понимания продвинул их к цели почти вплотную — но стоит поддаться мысли, что истина отделима от предельности усилий по соприкосновению с ней и, не движимая вместе с ними, не ускользая, стоит на месте, позволяя разглядеть себя со всеми удобствами... Все остальное не беда.

А вот это письмо — уже беда.

Потому что, когда кругом говорят и говорят, на все лады, что “главное — любить”, они даже не догадываются, насколько тотально правы. Это знал апостол Павел (пусть приверженный чуждой мне идее вертикали): “Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий”. Но сколько бы ни повторяли все кругом эти слова, кто и когда видел, чтобы руководствовались ими? Руководствуются чем придется: тем, что некие мудрые политические, экономические и другие решения, вовремя принятые, некая “добрая воля” и “политическое здравомыслие”, вовремя проявленные, могут сами по себе изменить ситуацию к лучшему, решить или “урегулировать” проблему — всем, только не тем, о чем сами же больше всего и говорят: любовью. Между тем дело лишь по видимости в том, что арабы не могут ужиться с евреями, чечены с русскими; в том, что нам угрожает генная инженерия; в криминалитете Восточной Европы; в глобалистских амбициях Америки; в... в.... в... Все это лишь следствие того, что мир состоит из миллиардов людей нелюбящих и нелюбимых. Недолюбленных, реже перелюбленных, но всегда н е т а к любленных, пока они становились тем, кем стали. Других нет — не любили (не так любили) нас такие же, как мы сами, как мы не так любили и любим их. Не наученные, именно что понятия не имеющие о любви. Называющие этим словом, словом о другом, свои смутные порывы, случайные симпатии и привязанности, эгоцентрические влечения — сексуальные, родственные, приятельские, этнические. Процесс разъедания тела раковой опухолью нельзя урегулировать — это смешное слово; разве только в смысле — сделать процесс дальнейшей раковой экспансии более регулярным, правильным, чтобы помереть в предсказуемый день под утро. Перерожденные раком клетки нужно пере-пере-родить; можно это или нет — но нужно только это.

Если на одной чаше весов будут лучшие экономические, политические, нравственные и технические идеи лучших умов человечества, воплощаемые лучшими практиками — но, как всегда, в мире людей, не любящих и не умеющих любить друг друга, а на другой — мир, лишенный учителей и гениальных практиков экономики, политики и нравственности, но всего-навсего на каждом месте под солнцем, где находятся два-три человека, эти двое-трое будут связаны отношениями действительной, не деформированной, не подмененной любви, — второе перевесит. Его одного вполне было бы достаточно, чтобы человечество наладило все остальное наилучшим способом. Первому же понадобится для того же еще хотя бы одно, крайне дефицитное: любовь. Без которой всякая “добрая воля” — не добрая, а если случайно сегодня и добрая, то завтра же вывернется наизнанку — да так, что опять никто и не заметит, когда добро вывернулось во зло — и опять откажется признавать, что сам все сделал для того, сам шел к тому по мебиусовой петле.

Вот почему печально становится, когда на твоих глазах люди, неожиданно подошедшие к пониманию любви ближе, чем многие и многие, пропускают нужный поворот и на твоих глазах уходят от истины за угол, искренно думая, что идут прямиком к ней...

Письмо третье.

Уважаемый господин К.К.!

Мы с Вами видимся чуть не каждый день, но все равно я решил написать Вам письмо. А то — только начну говорить, как Вы меня перебьете взглядом (потому что Вы думаете, что Вы как умный врач — а Вы и вправду врач хороший, во всяком случае, я к Вам привык, а неправда, что ко всему привыкаешь, — не перебиваете и даете выговориться, это, я так понимаю, часть техники Вашего дела; но Вы так умно смотрите, что перебиваете взглядом, в том смысле — путаете меня, сами того не зная). Так что лучше я напишу.

Можно, я спрошу: это что — все, на что способны ваши самые лучшие? имею в виду — самые умные? В смысле — Вы говорили, в вашем деле из всех, кого Вы знаете, госпожа Н.Н. — из самых. Я и подумал — с чьей точкой зрения еще считаться, если не с Вашей, когда не знаешь другой? — и, значит, решил: ей и покажу бумаги. Вы знаете, о чем я. О моих покойных родителях. Об этом тексте. Раздобыл ее адрес. Не так просто, между прочим. А Вы думаете, я не способен на решение сложных жизненных задач. Шучу, кроме шуток.

Я не к тому, что она плохая. Когда я говорю: это, по-Вашему, и есть самая хорошая? — то совсем не то имею в виду, что нехорошая это плохая. Она согласилась сделать, о чем я ее просил, хотя не всякий будет читать такую кипу писанины, присланную посторонним человеком, тем более отвечать. Вы и то, я считаю, их только поглядели, одним глазом (извините). А она, видно по ее ответу, прочла по-честному. Да еще подробно ответила; памятник ей за это поставить. Еще был бы я ее больным, а то она вообще не знает, больной я или здоровый, и тогда вообще не по ее части — нечего и отвечать. А если больной, то тоже — могла бы ответить, но как у вас больному отвечают. А она серьезно. Не знаю, со всеми она так, нет ли, но ко мне отнеслась, как человек к человеку. В полном смысле — как в полном смысле.