Пасхальный парад

— Эмми, ради бога, извини меня. Зря я, наверно, тебе позвонила, но дело в том, что… Можно, я с самого начала? Когда Тони вернулся, я еще была… не совсем трезвая… Из-за этого мы с ним сильно поругались, он сказал, что не возьмет меня в театр и… в общем, он отправился на спектакль один.

— Один?

— Представь себе. Его можно понять, в таком состоянии я не могла встречаться с Родериком Гамильтоном, сама виновата. Но… прошлым летом мы с тобой так славно обо всем беседовали, а тут мне надо было выговориться, и я тебе позвонила…

— Ясно. Ты правильно поступила. Уже можно включить свет?

— Ну что ж, включай.

Рука нашарила на стене выключатель, комната озарилась светом, и Эмили увидела всюду кровь: на смятых простынях и подушке, спереди на комбинации и на опухшем, кривящемся лице, даже на волосах.

Эмили так и села, прикрывая глаза ладонью.

— Это невозможно. Это дурной сон. Он тебя бил?

— Ну да. Ты не дашь мне сигаретку, дорогая?

— Но, Сара, тебе должно быть очень больно? Дай мне тебя получше рассмотреть.

— Не надо. Не подходи ко мне близко, ладно? Все будет хорошо. Я должна встать и умыться… надо было это сделать до твоего прихода. — Она с трудом поднялась и на нетвердых ногах проследовала в ванную, откуда послышался звук льющейся в раковину воды.

— Бог мой, — донесся ее голос. — Вообрази: с таким лицом меня представляют за кулисами Родерику Гамильтону!

— Сара, послушай, — сказала Эмили сестре, когда та вернулась в спальню. — Ты должна мне кое-что рассказать. Такое уже случалось в прошлом?

Сара, смывшая с лица почти всю кровь, сидела на кровати в халате и курила сигарету.

— Само собой. Это у нас происходит регулярно. По крайней мере раз в месяц, на протяжении двадцати лет. Но обычно без таких последствий.

— И ты об этом никому не рассказывала!

— Джеффри когда-то давно чуть было не рассказала. Он спросил, откуда у меня фингал, и у меня уже чуть не сорвалось с языка, но я подумала: «Нет, будет только хуже». Папе, наверно, я могла бы рассказать… Случалось это и при мальчиках. Тони-младший даже пригрозил, что убьет его, если это повторится. Собственному отцу так сказал.

На низком шкафчике у стены стояли бутылки со спиртным и ведерко со льдом. Эмили глядела на них с вожделением. Больше всего ей сейчас хотелось выпить чего-нибудь покрепче, но усилием воли она заставила себя сидеть, по-прежнему прикрывая глаза ладонью, как будто смотреть на сестру прямо было ей невмоготу.

— Ох, Сара, Сара, — проговорила она. — Как ты можешь с этим мириться?

— Это брак, — был ей ответ. — Если желаешь сохранить брак, приходится кое с чем мириться. И потом, я люблю его.

— «Я люблю его»! Звучит как реплика из пошлого… Можно ли любить человека, который обращается с тобой как…

Послышался лязг поворачиваемого в замке ключа, и Эмили встала навстречу зятю с уже заготовленными словами.

Он удивленно заморгал при виде ее, хотя лицо его при этом ничего не выражало — возможно, по причине выпитого. На нем был темного цвета летний костюм, купленный Сарой на какой-нибудь дешевой распродаже.

— Ну, как пьеса, мерзавец? — спросила Эмили.

— Эмми, не надо, — попросила Сара.

— Что «не надо»? Кто-то должен назвать вещи звоими именами? Как поживает Родерик Гамильтон?

Я к тебе обращаюсь, орангутанг, избивающий собственную жену!

Тони ее проигнорировал, прошествовав мимо с опущенной головой, как всеми презираемый маленький мальчик игнорирует своих мучителей. Но комната была такая маленькая, что он поневоле ее задел, направляясь к бару. Выставив три здоровых гостиничных фужера, он начал разливать в них виски.

Его молчание не сбило ее с толку. «Если он предложит мне выпивку, я ее выплесну ему в лицо, — решила она, — но сначала выскажу все, что я о нем думаю».

— Ты неандерталец. — Она вспомнила словцо, которым обозвал его когда-то Эндрю Кроуфорд. — Ты свинья. Клянусь — ты меня слышишь? — если ты еще раз хоть пальцем тронешь мою сестру… — она не знала, как закончить эту фразу, разве что повторить угрозу Тони-младшего, и она ее повторила, — я тебя убью.

Она отхлебнула виски — очевидно, он все-таки вручил ей фужер, — и когда горячая волна спустилась в грудь и побежала по рукам, она вдруг поняла, что получает удовольствие. Приятно страстно выступать за правое дело в столь очевидной ситуации — драчливая младшая сестренка в роли ангела мщения! Пусть это радостное возбуждение длится как можно дольше. Об одном она пожалела, кинув взгляд в сторону Сары: что та вымыла лицо, и прикрыла халатом ночную рубашку в пятнах крови, и заправила постель, чтобы спрятать те же следы преступления. Все было бы куда драматичнее.

— Эмми, все хорошо, — сказала Сара умиротворяющим, спокойным тоном, какой она всегда употребляла в детстве, когда Эмили выходила из-под контроля.

У Сары тоже в руке был фужер, и на мгновение Эмили испугалась, что вот сейчас Тони усядется рядышком с женой, чтобы продемонстрировать свой фирменный ритуал со сладкими улыбками и переплетением рук с наполненными фужерами. Нет, обошлось.

Кажется, Сарино «все хорошо» помогло Тони обрести равновесие. Впервые посмотрев Эмили в глаза, он произнес с ухмылочкой, за которую хотелось его придушить:

— Ну что тут скажешь. Ты не хочешь сесть?

— Представь себе, нет, — отрезала она и сама же испортила эффект от фразы, хорошо приложившись к виски.

Высшее наслаждение от конфронтации куда-то улетучилось. Теперь она чувствовала себя незваной гостьей, которая сунула свой нос в чужие дела. Перед уходом она постаралась выдать еще парочку громких фраз — каких именно, она потом не могла вспомнить; скорее всего, риторические повторы, включая пустые угрозы в духе Тони-младшего, — настойчиво и, пожалуй, с преувеличенным участием несколько раз спросила Сару, действительно ли все хорошо, и вот уже она ехала в лифте, а спустя еще какое-то время входила в свою квартиру, ощущая себя полной дурой.

Ей стоило больших усилий не позвонить Майклу Хогану («Сегодня я одна просто не выдержу, — сказала бы она ему, — а впереди еще выходные…»), но вместо этого она пропустила несколько рюмочек и легла спать.

Когда на следующее утро зазвонил телефон, она почти не сомневалась, что это Майкл Хоган («Как насчет того, чтобы вместе пообедать?»), но ошиблась.

— Эмми?

— Сара? Ты в порядке? Где ты?

— Я в городе… в телефонной будке. Тони уехал домой, а я сказала ему, что еще задержусь здесь… Мне надо все обдумать. И вот я сижу в парке и…

— Где ты сидишь?

— Рядом с Вашингтон-сквер. Так странно, здесь все изменилось. Я и не знала, что нашего старого дома больше нет.

— Весь этот квартал давно снесли, когда решили построить Студенческий центр.

— Вот как? Я ничего не знала. Короче, если у тебя нет особых планов, может, увидимся? Позавтракаем, то-сё.

— Да, конечно, — сказала Эмили. — Где я тебя найду?

— В парке. На скамейке неподалеку от того места, где стоял наш дом. Можешь не спешить.

По дороге Эмили взвешивала возможные варианты. Если Сара ушла от мужа, она может захотеть ненадолго пожить у сестры — или надолго, — что создаст неудобства для Майкла Хогана. Впрочем, у Майкла есть своя квартира, так что выход из положения найдется. Но может, она действительно пока только «все обдумывает»? И вечером вернется в Сент-Чарльз?

Парк заполнили детские коляски и жизнерадостные, атлетически сложенные молодые люди, бросавшие фрисби. Хотя дизайн изменился — дорожки разбегались во все стороны, — Эмили без труда вспомнила то место, где когда-то ее закадрил Уоррен Мэддок или Мэддокс.

Сара, как и ожидалось, имела жалкий вид — скукоженная, безвкусно одетая, в измятом бежевом платье, она подставила солнцу свое лицо в синяках и, кажется, вся отдалась во власть воспоминаний о лучших временах.

Эмили привела ее в приличную прохладную кофейню (настоящий ресторан повлек бы за собой неизбежную «кровавую Мэри» или пиво), и два часа они потратили на пустые разговоры.