Я — посланник

— Знаешь, думаю, нужно тебя предупредить, — делает он шаг вперед. — Мой брат священник.

Мы оба застываем на несколько мгновений, пока я перевариваю услышанное.

— Ага, спасибо, — говорю и наконец-то ретируюсь со двора.

А про себя думаю: «Ну, это все-таки лучше, чем муж, который бьет и насилует жену».

— …Сколько раз тебе повторять! Это не я!

— Правда?

— Эд, это не я. Если б это было моих рук дело, я бы уже все рассказал.

Данный содержательный телефонный разговор имеет место между мной и моим братом Томми. После случая на реке и нахождения «камней дома моего» я задумался: а не братец ли устроил все это? Ведь, кроме него, никто не знал про то место. Мы никому не рассказывали, потому что прятались там, забираясь высоко по течению. Хотя, возможно, кто-то нас видел, но ничего не сказал. Мы же там купались и все такое.

Я рассказал Томми про карты в почтовом ящике, и он заметил:

— Вечно ты влипнешь черт знает во что. То в дурацкую историю, то еще в какую-нибудь хрень. Ты прямо какой-то магнит для хрени, честное слово.

Мы посмеялись.

Но я задумался.

Таксист. Неудачник местного масштаба. Эталон посредственности. Никудышный любовник. Невезучий игрок в карты. Теперь еще и магнит для хрени.

Офигительное резюме.

Что ни строчка — загляденье.

— Ну а вообще как дела, Томми?

— Да нормально. А у тебя?

— И у меня неплохо.

На этом наш разговор подходит к концу.

Да, это сделал не Томми.

В последнее время с игрой в карты не складывается, и Марв берется за организацию званого вечера. Площадку для мероприятия предоставляет Ричи. У него родители уехали в отпуск.

Но перед тем как отправиться к Ричи, я иду на Генри-стрит. Надо же посмотреть на Томаса О’Райли. Чем ближе я подхожу, тем ближе к пяткам сердце. Руки сами заползают в карманы и боятся высунуться. Улица полностью оправдывает свою репутацию и производит жуткое впечатление. Повсюду разбитая черепица, разбитые стекла, разбитые жизни. Дом святого отца тоже не в лучшем состоянии. Еще издалека видно.

Крыша вся изъедена ржавчиной настолько, что непонятно, какого она была цвета.

Стены обшиты старыми, грязными асбестоцементными плитами.

Краска давно облупилась и висит клочьями.

Забор вокруг дома еле стоит и вот-вот завалится.

Перекошенная калитка тоже дышит на ладан.

Я подхожу к дому и понимаю: ну все, конец экскурсии.

Из темного проулка выходят три здоровенных мужика и подкатывают ко мне. Нет, они не угрожают и не нарываются на драку, но само их присутствие вызывает острое желание оказаться как можно дальше отсюда — и от этой неприятной ситуации «трое на одного».

— Эй, парень! Сорока центов не найдется? — спрашивает один.

— А сигареткой не угостишь? — интересуется другой.

— Слушай, отдай куртку, у тебя ж наверняка еще одна есть?

— Эй, эй, парень, куда ты! Что, даже одной сигареты не дашь? У тебя ж есть, я знаю. Поделись куревом, небось от одного раза не убудет?..

На мгновение я замираю, а потом поворачиваюсь и иду прочь.

Очень, блин, быстро иду.

Да уж.

Ощущения от прогулки оказались настолько острыми, что даже у Ричи я не могу прийти в себя. Между тем остальная компания бодро сдает карты и разговаривает.

— Ричи, а куда твои родители поехали? — интересуется Одри.

Повисает длинная пауза — наш друг обдумывает ответ. Всесторонне.

— Вообще-то, я не знаю.

— Шутишь, что ли?

— Да нет… Не, они, наверное, мне сказали, но я забыл.

Одри качает головой, Марв хихикает, вовсю дымя своей сигарой.

А я все думаю про Генри-стрит.

Этим вечером я, для разнообразия, выигрываю.

В паре заходов мне не везет, но в итоге как-то получается выиграть на круг больше партий.

Марв, весь такой довольный, рассуждает о «Ежегодном беспределе».

— Слышали? — пыхает он сигарой на нас с Ричи. — За «Соколов» новый парень играет. Говорят, в нем полтора, [8]не меньше.

— Полтора чего? Центала, что ли? — удивляется Ричи.

Последние несколько лет он был крайним полузащитником в одной команде со мной и Марвом, но играл без особого энтузиазма. Ну, чтоб вы лучше себе представляли: если на поле вдруг становится скучно, Ричи идет пить пиво с болельщиками.

— Именно, Ричи, — важно кивает Марв, всем видом показывая: дело серьезное. — Полтора того самого.

— Эд, а ты будешь играть?

Этот вопрос поступает от Одри. Конечно, она знает, что я в команде, но спрашивает для поддержания разговора. Ну и подлизывается немного. После того случая на крыльце («Здравствуйте, это Эд, просто Эд») Одри чувствует себя немного не в своей тарелке. Мы переглядываемся через стол, и я улыбаюсь уголком рта. Это наш с ней условный знак — мол, все в порядке, без обид.

— Да, — говорю я вслух. — Конечно буду.

Она улыбается в ответ: «Ну и замечательно». То есть хорошо, что все в порядке и никаких обид. Вообще-то, Одри плевать на «Ежегодный беспредел». Она футбол терпеть не может.

После игры в карты Одри заходит ко мне в гости, и мы выпиваем на кухне.

— Как новый парень? Нормально все? — спрашиваю я, стоя к ней спиной.

В руках у меня тостер, я вытряхиваю крошки в раковину. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть Одри в лицо, и замечаю на полу багровые пятна. Засохшая кровь с моего многострадального затылка и собачья шерсть. Куда ни глянь, все напоминает о миссии.

— Да, спасибо, неплохо, — отвечает она.

Мне хочется сказать: «Извини, что приперся к тебе тогда ни свет ни заря». Но я молчу. Раз уж все в порядке и мы не поссорились, незачем мусолить эту тему. Все равно ничего не изменишь. Я пытаюсь заговорить об этом несколько раз, но не получается. Ну и к лучшему.

Водворяя тостер на привычное место, я краем глаза ловлю в нем свое отражение — оно немного размытое из-за грязи, но растерянность в глазах видна четко. Болезненная растерянность, я бы даже сказал. В этот миг меня пронзает осознание: насколько жалка и неприглядна моя жизнь. Сижу с девушкой, но она встречается с другим. Получаю послания и не могу их доставить… Тут в глазах вспыхивает решимость. В тостере просматривается будущая версия Эда Кеннеди! Я снова пойду к Томасу О’Райли на Генри-стрит. Надену старую грязную куртку, не возьму денег и сигарет, как тогда. И на сей раз я дойду до входной двери — и постучусь.

«Так надо», — думаю я. И говорю Одри:

— А я теперь знаю, куда идти.

Она прихлебывает грейпфрутовую газировку и спрашивает:

— Ну и куда?

— Еще к троим людям.

Выцарапанные на камне имена живо всплывают в моей памяти, но Одри я о них не рассказываю. Зачем?

А она просто сгорает от нетерпения — так ей хочется узнать, как зовут моих новых подопечных.

Я это вижу по ее лицу.

Но Одри молчит — и должен заметить, это ее положительная черта. Одри никогда не давит и не занудствует, ибо прекрасно знает, что в таком случае не вытянет из меня ни слова.

И я рассказываю, как нашел эти имена.

— В общем, сел ко мне парень, а потом решил сбежать, не заплатив, ну а я за ним…

Одри потрясенно качает головой:

— Слушай, эти люди, похоже, серьезно заморочились… подстроить такое…

— Да, ребята неплохо осведомлены о моей жизни, едва ли не лучше меня самого…

— Вот именно, — прищуривается Одри. — Эд, а кто знает тебя настолько хорошо?

В том-то все и дело.

— Никто, — честно отвечаю я.

«Что, и я не знаю?» — удивляется Швейцар.

Я оборачиваюсь и отвечаю: «А ты как думал? Типа, пару раз со мной кофе пил — и уже в курсе всей моей подноготной?»

Вообще-то мне иногда кажется, что я сам себя толком не знаю.

Отражение в тостере пристально смотрит мне в глаза.

«Зато теперь ты знаешь, что делать», — говорит оно.