Исполнительница Мечт

Живи в Мире мечтаний, и ни одна адская коза, ни один черный козел не испортит тебе ужин, не подложит толчёное стекло в пуанты, потому что нет в мечтах черных козлов, нет стекла, а только – Райские кущи – выбрила я себе Райские кущи, новые отращиваю!

В последнем спектакле я в образ сына полка вжилась – маленькая, вертлявая, на мальчика похожа, если груди не раздуваются шарами братьев Монгольфьеров.

Не русские, что ли братья? фамилия у них бурятская, а на шаре летают, хотя в Бурятии нет высоких гор, с которых запускают воздушные шары.

Именно сейчас, да, девочка – не вой кошкой!

Не ты воешь? Эль-койот в моём воображении тянет заунывную погребальную песнь?

Пустое – койоты! нет в койотах правды!

В спектакле – по сценарию в солдатской бане; нет войны в пьесе – только солдатская баня, я ногу выше головы поднимала; рассказывала сослуживцам, что я – мальчик – груди у меня увеличились из-за юношеской болезни гинекомастия, а рана кровавая на месте мошонки – после тяжелого ранения под Санкт-Петербургом.

Зрители верили, и я верила, что я – сын полка; почему – не дочь полка? девушки сейчас не в моде, Мальвина; пенис дороже вагины, поэтому – сын полка, а не дочь полка.

Ты будешь получать в три раза меньше, чем Буратино и Пьеро, но не потому что ты не талантливая, а оттого, что они – яблоки любят, и яблоки у них в панталонах, радуют искушенных бородатых зрителей-козлов в душе.

После спектакля из роли не вышла – теплый весенний вечер, зеленели лица альфонсов в скверах и на площадях, полицейские раздавали штрафные квитанции, пропахшие волокитой и нафталином – радость Большого города.

В творческом экстазе обреченного героя я вышла из столицы, не замечала, что после спектакля не оделась, голая шла, лишь генеральская фуражка – сын полка в чине генерала – и погоны генеральские из одежды мне.

Туфельки на высоких каблуках дополняли образ сына полка, создавали картину законченности военной службы простого мальчугана без мошонки.

С удивлением разорившегося банкира я остановилась у тяжелых ворот с красной звездой — пентаграммой китайцев и масонов; неужели – ворота в ад?

За грех – я дурно сыграла в спектакле? – Судьба меня отправила в ад, не переодела в саван, не завязала мою косу морским узлом?

«Откройте, люди добрые, впустите Правду в свои сердца и на сцену!

Черти вас заживо варят в подсолнечном масле – не верьте чертям, представьте, что не в масле вы в адских котлах, а в джакузи с балеринами – грош нам цена, балеринам, но я уже не балерина, я – сын полка!»

На мои стенания – жалобно, по-театральному, с подвываниями я скулила у ворот – отворили, впустили, и – постовой, похожий на стручок гороха – упал предо мной на колени, словно встретил мраморную Венеру.

«Батюшка и матушка отговаривали меня от армии; бранили, стращали военно-полевыми судами и дисциплинарными взысканиями, от которых человек превращается в американского хлопкороба.

Матушка с надменным выражением на старческом личике кричала, чтобы я продолжил изучение флейты; между ягодиц мне флейту – другой дороги для этого музыкального инструмента не вижу, глаза мне застилает чёрный туман.

Может быть, маменька – потому что женщина – иной путь видела для флейты и кларнета, но я – воин, противился, корчил рожи, батюшке в очи плевал, уверял, что из меня сделают человека в армии, а дома у меня одна перспектива – диван, сытость, довольство и водка с утра до вечера: водка с тмином, водка с берёзовыми почками, водка с перцем, водка с лимоном, водка с клюквой, водка с брусникой, водка с медом, водка с мятой, водка с томатным соком – мало ли ингредиентов для водки, мудрец Соломон на второй сотне бутылок концы бы отдал.

Убежал я в армию, скрывался от ростовщиков, мечтал, что получу в армии чин швейцара.

Через пять месяцев заскучал – ничего оригинального в армии не нашел, даже флейта и кларнет – с высоты служебных дней – не пугали зловещими дырками и всепроникающими свойствами.

Сегодня с утра задумал автомат в кларнет превратить – покончил бы жизнь самоубийством, засунул бы дуло между ягодиц и – прощай, монолог Фигаро.

Но – не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи – ворота распахнул и – Солнце ночью, вы прекрасная; экипаж бы подъехал – подсадил бы вас в экипаж, за ягодицы потрогал бы, а сейчас страшусь – боязно мне прикоснуться к чужим ягодицам: что в них? ад или Рай?

«Мои ягодицы – для боя, а не для шалости, – я ответила фразой из пьесы, потрепала солдатика по дряблой щеке скопца. Вышла из сумрака на свет – так вурдалаки красуются перед вампиршами. – Я – сын полка!

Я бы познакомила тебя с моим отчимом, но закатали его в ковёр, ноги замуровали в медном тазике из детского садика и отправили пешком из Петербурга в Москву – не скоро возвратится – плачущий Дон Кихот».

«Товарищ генерал! Простите… сомлел… не заметил… сын полка!» – солдатик козырял, увидел мои генеральские погоны и фуражку, на туфли не обратил внимания, словно на ногах у меня – свобода слова Франции.

С визгом распутной свиньи бросился мне на шею, орошал моё лицо слезами восторга, затем – сбросил штаны, повернулся ко мне, наклонился – наверно ждал летящий кларнет или флейту, погонщик мулов, безобразный искатель Правды.

Я – по сценарию – пнула охранника в распростертые ягодицы и – вошла в обычную роль сына полка.

Дальше – рутина – служба: совместный прием пищи, построения, атаки, крики раненых и никогда, слышишь меня, Мальвина, никогда я не выходила из образа сына полка в бане.

В мороз, в лютую стужу войны в Гренландии и в Канаде – на мне из одежды только туфельки, погоны и генеральская фуражка – символ сына полка.

И ты, Мальвина – пусть тебя связывают пеньковыми веревками, пытают гамбургерами – не верь, что ты не Мальвина, хлопай огромными ресницами, тряси голубыми волосами, а то, что цыганкой обзывают, дочерью цыганского барона Будулая – вздор, пустое!

Через двести пятьдесят миллионов лет никто не вспомнит шевелюру Будулая, черти в ней копошатся!

Твоя самоотверженность белым флагом взовьется над головой, и тогда – куда бы ты ни шла без трусов – флаг укажет на тебя, из Космоса, с далекой Космической станции Мир космонавты Терешков и Гагарин пошлют пламенный привет и золотой метеорит в подарок!

В армии я получала много наград – не золотые они, но красивые висюльки: украшения, бижутерия, дороже, чем кулончики и колечки в магазине «Дива».

Маршалы меня награждали и Президент — потому что я – генерал, высокая должность с надутыми щеками, будто белочка я на стеклянной колбе.

«Где же наша сиротка, сын полка беспечный – не сломался ли у него часовой механизм между ног? – маршал игриво спросит, обведет соколиным взглядом строй – не видит меня обнаженную среди одетых солдат; играем в Генеральскую Шапочку и серого маршала. — Искренне люблю вас, солдаты – поставщики отваги на поля сражений!

Жалею, что болезнь мешает мне станцевать перед вами – поднял бы ногу выше головы, сейчас в моде и почете танцующие мужчины, свистнул бы в три дырки, принудил бы вас взять меня в каптерку.

Болезнь сковала мои члены – по ночам просыпаюсь, за чёртом гоняюсь с гранатометом, догоню – убью – но черту смерть – всё равно, что рыбке ведро с водой.

На другой день убитый чёрт возвращается – злой, а ночью превращается в ураган!

Банку! Банку вареньица примите от меня – чуть не забыл, петух Тамбовский!

Жена моя сварила из кизяка – забродило варенье, а вам – на пользу, желудки прочистит, звуковой барьер в сортире преодолеете с вареньем! — Генерал зачерпывает деревянной хохломской ложкой забродившее варенье из неизвестно чего, каждому солдату в рот вкладывает, кормит – так аист в детском доме прикармливает жабами детишек.

До меня дойдет, замрет, словно его закопали на Новодевичьем кладбище. – Что же это, ты, Сын Полка, обнаженную доблесть прячешь среди серых теней предков?

Не по Уставу вы одеты, товарищ генерал: фуражка, туфли, погоны, но – дивно, притягивает взор неискушенного маршала – предложил бы вам три целковых, взял бы за руку – и на минные поля на прогулку бы вышли.