Memento

Ева неожиданно прыгает к двери и захлопывает ее за собой.

Мгновение спустя один из троицы бросается в сторону кухни, но там уже проворачивается ключ.

— Откройте! Слышите? Откройте!

Мужчина в штатском бьет в стеклянный проем двери. С грохотом летят осколки. Посреди кухни стоит Ева. В руке туба из-под лекарства. Вторая, уже пустая, валяется на полу.

— Меня вам не заполучить, — улыбается она милиционерам. А глаза уже жутко, неестественно пустые.

— Ты что проглотила? — Человек в штатском наклоняется за тюбиком. — Вот дура-то!

Он хватает упирающуюся Еву за плечи.

— Помоги снести ее в машину! — оборачивается он к одному из своих. Они хватают Еву, которая безуспешно пытается вырваться, и несут к двери.

Михал слышит, как тот, в штатском, бросает на бегу милиционеру:

— Отвезем ее в больницу. Придется тебе остаться одному в этом обществе. Я подошлю ребят…

Ева лягается, беспорядочно машет руками и извивается, как червяк, в руках тех двоих. Хлопанье двери.

В комнате пятеро против одного. До этого момента вся компания словно онемела от страха. Но при таком раскладе?

Гонза встал. Оба кролика вдруг очутились рядом с ним.

Мужчина в форме попятился к двери.

— Не двигаться! Предупреждаю!

Рихард рухнул на постель. Тряпка. Ни на что не годная тряпка. Плечи вздрагивают от громких рыданий.

Сердце у Михала колотится как никогда.

Ощущение отчаянной беспомощности.

Как бы сговориться с теми тремя… Может, хоть кому-нибудь удастся свалить… Меня-то почти наверняка заложит Ева.

Человек в форме, словно прочитав мысли настороженно следящей за ним четверки, сжимает дубинку.

— Спокойно!

Все. Момент упущен. Гонза расслабил мышцы. Вместо изготовившегося к прыжку тела — пижонская поза. Один из кроликов сел.

— Ну и кретины же мы! Столько клевого кайфа зря пропадает, — вдруг говорит Гонза, пристально глядя на человека в форме. — Нас тут вон сколько, а мент всего один…

Он отлично понимает, что тот ни за что не отлепится от двери. Без прикрытия сзади никаких шансов у него нет. Медленно, очень медленно Гонза сползает на пол.

— Брось это, — приказывает милиционер. — Слышишь?

Одним движением Гонза вытаскивает из-под кровати ящик с кайфом.

— Да подходите вы, дурье! — кричит он.

— Убери лапы! — орет милиционер.

— Все сразу! — командует Гонза. — Не может он всем сразу дать по морде. Разве что одному! Дошло наконец?

Гонза завладевает пузырьком со знаменитым «сердечком любви». Воодушевленные его примером, кролики кидаются к ящику.

— Назад! Отставить! — тщетно призывает милиционер.

А что еще нам остается? Михал хватает пачку таблеток и мигом высыпает их в рот.

Пожалуй, это последняя доза черт знает на какое время. Теперь не покайфуешь, думает Михал. Еще несколько минут — и придет подмога, которую обещал тот тип в штатском.

Точно двенадцать минут.

— Ну, что здесь происходит?

— Благодать! — прыскает Гонза. Он лежит на полу, тупо вперившись в потолок. И дураку понятно, что он уже ни черта не соображает.

Нет, это не ночной кошмар, не сон, который за последний месяц снился раз сто, а голая реальность. И ничего нельзя изменить. Стрекот пишущей машинки. Стол завален всякой ерундой из карманов.

— Связка ключей на подвеске грушевидной формы с электрической лампочкой…

Подарок отца из Кувейта.

— Расческа, купюра в десять крон, монета достоинством в две кроны, кожаный ремешок…

Выходит, этого я боялся меньше, чем остаться без дозы, меньше, чем ломок.

Камера предварительного заключения. Голая комната, двое нар, на которые нельзя ложиться до самого вечера, столик, два стула. Свет, невыносимый особенно ночью. Настороженно прислушиваешься к любому звуку из коридора, боишься допроса.

Что они знают? В чем призналась Ева?

А если еще не знают ничего? Может, она пока не пришла в себя.

А когда очнется?

Проклятье, что бы сказать, когда они спросят, где я жил? В квартире полно кайфа, за шкафом краденые рецепты. Какие же мы идиоты!

Все отрицать!

А Ева?

Если начнутся ломки, она расколется. Лишь бы все было позади. И лихорадка, и головная боль, и этот стук машинки, как удары обухом по голове. Может, они даже пообещают отпустить за чистосердечное признание. Отсюда до Евиного дома минут пятнадцать ходу. Всего-то пятнадцать минут, и можно снова вмазаться.

Расколется рано или поздно. Само собой, если ее припрут к стенке. Жажда кайфа однажды просто пересилит. Хоть бы она все же доперла, что если будут шмонать — найдут все. И тогда снова-здорово, как перед походом в аптеку. Что же делать?

То и дело вытираю о штаны потные ладони.

— Из дома я сбежал. Ночую на вокзале. Все это — чистая случайность. И сам удивляюсь, как меня занесло на ту вечеринку. Вообще-то я ищу работу.

Только из вопросов станет понятно, что они знают.

Следователь такой же долдон, как отец. Но иронии хоть отбавляй, не в пример моему папашке.

— Вы и в самом деле больше ничего не хотите сказать? — Блаженная улыбка, будто сидит в кафе над тортом со взбитыми сливками.

Я хочу одного. Но от вас мне этого не дождаться.

Михал качает головой.

— Ну что ж. У вас будет время все хорошенько обдумать. Но мой вам совет: не забывайте о том, что чистосердечное признание смягчает вину.

Дрожь в ногах, руках, лицо дергается.

— Что это?

Все вдруг будто в тумане. Или сквозь грязное стекло.

Ха. Ты, значит, не понимаешь, что это такое? Одна доза — и все снова будет о'кей. А теперь судороги в спине. И еще. Трудно дышать.

— Помогите!

— Спокойно, малый!

— Кто вы?

— Соседи по камере.

Сердце болит. Голова разламывается. Какой камере? Каждый волосок будто наэлектризован. Приливы боли. Озноб и жар.

Пот по всему телу. Лихорадка. Понос в камере, где параша прямо в углу. Такое трудно представить, не пережив самому. Страх. Боюсь всего. Шагов. Того чудного человека на соседних нарах. Этой камеры, из которой, кажется, выкачали весь воздух. Боюсь всего! Пульс точно лошадиный галоп. Безумный стук в ушах. Уснуть хотя бы ненадолго. Несколько минут ни о чем не думать. Невыносимо болит голова. Господи, полежать бы спокойно. Хоть немного. Не переваливаться с боку на бок на мокром соломенном матраце. Отдохнуть. Вечно перед глазами этот жуткий свет!

— Ну что? Нам известно о вас гораздо больше, нежели вы думаете. Вы все еще не хотите рассказать, где и с кем вы жили?

Еще несколько минут без кайфа — я расскажу вам и то, чего не было.

Выдержать! Я должен выдержать!

— Нет? Ну, тогда придется рассказать нам.

Кто назвонил? Ева? Или один из тех кретинов, которых взяли у Рихарда?

А что, если они скажут Еве, будто я во всем признался? Она тут же расколется. Если не раскололась раньше.

— Что вы можете сказать по поводу рецептов, найденных в кухне квартиры, где вы проживали без прописки?

Откажусь, значит, свалю все на Еву?

— Я их купил.

— У кого?

— У какого-то торчка в баре.

— И вы с ним, разумеется, не знакомы?

— Нет.

Только тогда на рецептах не стоял бы штамп медпункта, в котором работает Евина мать. Проклятье! Давно надо было их сжечь. Лажа за лажей.

— А ампулы с морфием?

Значит, нашли все. А чего ты ждал?

— Ампулы тоже. — Михал попытался улыбнуться. Не очень удачно.

Только бы Ева не раскололась. Хоть бы поверила, что я молчу.

Улыбнулся и следователь.

Знает все, блеснуло в голове у Михала. Иначе откуда такое благодушие. Ева все давно раззвонила. И адрес квартиры, где мы спали. Черт побери, почему мы сразу не договорились, как врать, если нас заметут! Наивно верили, что до этого никогда не дойдет! Идиотство! Мне уже ничто не поможет! Сраная доза для Евы давно важнее всего.

А для тебя нет?

Но к кому ты за ней сунешься, если всех заложишь? Хоть это до нее дошло? Раньше, чем заложила? А если она молчит? Может, адрес выдал Рихард? Или еще кто-то. Не смыкать. Шансов — один на тысячу. Но все же пока есть.