Цвета надежды (в сокращении)

— Обещаю. Договорились?

— Договорились. — Он улыбнулся ей изможденной улыбкой, к которой она уже начала привыкать, и протянул к ней руки. — Обними меня, мам.

— Сколько угодно.

Едва сдерживая слезы, она вернулась к сыну и обняла его. Ей казалось, что косточки у него хрупкие, как соломка, что они переломятся, если обнять покрепче.

Уилл, словно щенок, уткнулся ей в плечо почти голой головой.

— Я люблю тебя, мама.

— И я тебя люблю, Уильям. Всем сердцем.

В голове вновь зазвучал голос Джози: «И будешь любить, что бы я ни совершила?»

Будет ли? Сможет ли?

Перед сном Руфь вышла на балкон. На летнем фиолетовом небе серебрилась луна; ее неясное отражение колыхалось на черной глади далеко за заливом.

Джози придет.

Придет. Ради Уилла.

Глава одиннадцатая

Опустившийся за ночь туман клубами стелился над лугом. В доме было сыро. Уилл все утро бродил из комнаты в комнату, словно надеялся, что таким образом заставит сестру материализоваться за кухонным столом или на диване в гостиной.

— Как ты думаешь, когда она придет? — спросил он, вглядываясь в туман из окна.

— Скоро. — Руфь осторожно обняла сына. На его шее и руках лиловели синяки.

— Но когда? Что значит скоро?

Шли часы, но Джозефина не появлялась.

Около полудня позвонила Кармела Стайн.

— Какой отвратительный день, — посетовала она. — Может, придете с Уиллом к нам на обед?

— Сейчас спрошу у него.

Уилл был на крыльце. В туманной сырости его волосы и одежда отливали перламутром.

— Не хочешь навестить Стайнов?

— Нам нельзя уходить из дома, — возразил мальчик. — Вдруг она придет, а нас нет.

— Но…

Уилл обратил к ней свое лицо. Взгляд у него был как у затравленного зверька.

Руфь вернулась к телефону.

— Сегодня не получится, — солгала она. — Может, как-нибудь в другой раз.

Руфь приготовила бутерброды, но Уилл к ним почти не притронулся. Секунды и минуты медленно перерастали в часы.

Ближе к вечеру Руфь зашла к Уиллу. Он лежал в своей комнате.

— Пойду к Коттонам, — сказала она. — Я купила Мариетте конфеты с арахисовой пастой. Джози часто ее угощала.

— Ты раньше этого не делала.

— И наверно, зря, — ответила Руфь. — Может, прогуляешься со мной?

— Мариетта будет рада.

— Пойдем, Уилл. Ненадолго.

Пол на краю леса рубил на дрова поваленную ветром молодую березку. Увидев жену и сына, он прекратил работу и отер потный лоб. Его лицо раскраснелось.

— Уже к зиме готовишься, да, папа? — Уилл наградил отца изможденной улыбкой.

— Чем раньше, тем лучше, — отозвался Пол.

— Мы идем в гости к Коттонам, — доложила Руфь.

— Мам, может, я останусь. А то вдруг кто-нибудь позвонит.

— У меня телефон с собой, — ласково сказал Пол сыну. — Садись, поговори со мной. Звонок мы услышим.

Дом Коттонов стоял на берегу той же бухты, что и Дом Картеров, но чуть ниже. И выкрашен он был так же, как сарай Руфи, в красный цвет, только окна и двери были белыми.

Руфь постучала, но Коттонов не оказалось дома. Она решила подождать немного и села на крыльце. За домом на лужайке сохло, развеваясь на ветру, выстиранное белье. Помнится, Джози спрашивала ее, почему они не вывешивают белье на улице, как местные жители. Что же она ответила? Кажется, сказала, что у нее нет времени. Тогда время постоянно ускользало от нее, растрачивалось на какие-то мелочные хлопоты. Теперь, когда ценность приобретала каждая секунда, она понимала, как важно иногда просто посидеть без дела, радуясь тому, что живешь на свете.

Она оставила записку крупными печатными буквами — старческим глазам Бена Коттона трудно разбирать обычный почерк. В записке она выразила надежду, что Мариетту меньше беспокоит ее артрит, и пообещала вскоре зайти. Подыскав подходящий камень, Руфь придавила им записку и коробку конфет и пошла назад через лес.

Туман начал наконец-то рассеиваться. Его клочья, словно сахарная вата, цеплялись за деревья и потом вдруг мгновенно исчезали. У развилки Руфь остановилась. Побуду там пару минут, не больше, пообещала она себе. Всего несколько минут.

На обрыве бесновался ветер. Руфь стояла за скамьей, водя пальцами по вырезанным на табличке буквам: Джозефина Картер Коннелли. Море блестело, словно свинцовая фольга, которой в ее детстве были обиты большие деревянные ящики из-под чая в магазине Хартсфилда. Руфь вдруг твердо поняла: сегодня Джози вернется домой. Для нее это было столь же очевидно, как и то, что завтра взойдет солнце.

В воображении всплыли картины из детства Уилла и Джози, и неожиданно, вопреки себе, вопреки собственному несгибаемому оптимизму, она испытала приступ неизбывного горя. Но равнодушному небу и безучастному морю не было дела до ее страданий. Руфь не сумела сдержать навернувшихся на глаза слез.

— Не плачь…

Голос, прозвучавший у нее за спиной, был такой тихий, что она поначалу решила, что это шумит ветер.

— Мама…

Руфь медленно повернулась. На мгновение она засомневалась в том, что перед ней не призрак.

— Джози… — прошептала она.

— Мама…

Руфь протянула руки, и дочь кинулась к ней в объятия.

Вдыхая аромат юной кожи, поглаживая шелковистые волосы, Руфь утопала в нахлынувших на нее чувствах.

— Я люблю тебя, — бормотала она, целуя дочь в щеку. — Как же я люблю тебя.

— Мама, — выдохнула Джози. — О мама.

— Мы по тебе скучали. Так скучали, Джози, что и…

— Я тоже.

— Я так жаждала… до боли… — Руфь замолчала. То, что она хотела сказать, нельзя было выразить словами. Она чуть отстранилась от дочери. — Ты выглядишь так… — Худенькая длинноногая девочка преобразилась в стройную девушку с плавными женскими формами. Джози была коротко стрижена. Взгляд ее стал взрослее, мудрее. — Джози, — тихо промолвила Руфь.

— Что?

— Пойдем скорей домой, обрадуем остальных.

Джози не двигалась.

— Мам, прости меня, пожалуйста.

— Простить? Ты вернулась. Это самое главное.

— Прошу тебя, мама. Нам нужно поговорить.

— Уилл ждет тебя не дождется. И папа тоже…

— Я не хочу идти к ним, пока мы все не обсудим, мама. Почему я не позвонила? Ты ведь это хочешь знать, верно?

— Да, но…

Джози с волнением смотрела на мать.

— Нельзя от этого отмахиваться. Это самое главное.

— Хорошо. Ты права.

Руфь боялась неверным словом, неверным жестом отпугнуть дочь и в то же время сознавала, что объясниться им необходимо. Кроме безграничной любви к дочери она сейчас испытывала нечто более сложное — стремление понять.

— Я узнала о тебе столько всего, о чем прежде и не догадывалась. Что ты чуткая, отзывчивая, стараешься помогать другим. Однако к людям, которые должны бы быть тебе дороже всех на свете…

— Если б ты знала, сколько раз мне хотелось позвонить вам. — Голос Джози сорвался, и она прокашлялась. — Не сразу, потом. Ну, а чем дольше я оттягивала… Что бы я вам сказала? После того, что я натворила. Наверно, я просто боялась.

На горизонте клубился туман. Под ним медленно волновалось море. Джози подошла к краю обрыва и глянула вниз, на камни.

— Я часто думала об этом. Поначалу я просто злилась — главным образом на тебя. Потом появилась обида. Когда я выбралась на берег, вся побитая, измученная, мне было так обидно.

— Но за что?

— За то… — Джози отвернулась. — Даже сказать стыдно. Потому что в воде ты звала его, а меня — нет.

— Но ведь он младше, меньше.

— Конечно. Наверно, я хотела наказать тебя.

— Ты вернулась, больше я ничего не желаю знать.

— Нет, ты должна меня выслушать. Потому что я хочу сказать: теперь я понимаю, что наказывать тебя было не за что. Просто… я не понимала, как мне повезло, что у меня такая мать. — Джози покачала головой. — Я восхищалась тобой, твоими профессиональными успехами, но при этом хотела, чтобы ты сидела дома, торчала у плиты в переднике, стряпая для нас. — Джози то ли рассмеялась, то ли всхлипнула. — Только недавно я начала понимать, как была несправедлива к тебе.