Девушка конец света

Через некоторое время после того, как я приступила к изучению материала, однажды вечером мой муж вернулся домой пьяным и спросил меня, зачем я вообще взялась за эту книгу. Не помню, что я сказала ему тогда, но точно ничего интригующего, как, например: «В его фотографиях что-то есть». Скорее ответила что-то типа: «Если скажешь, чтоб я оставила это занятие, то брошу прямо сейчас». Потому что тогда моя жизнь казалась мне толстой скучной книгой, которую «что прочитаешь, что не прочитаешь — без разницы». Но муж, вместо того чтобы попросить меня не заниматься больше этой работой, спросил, люблю ли я его. Сейчас мне страшно вспоминать тот вечер. Я никак не могла понять, что же творится в голове мужа и почему он задает мне эти вопросы. В ту ночь он спросил у меня всего две вещи: почему именно я пишу книгу об этом человеке и люблю ли я его, своего мужа. Его вопросы не получили настоящих ответов, но дали мне понять, что мужчины такие существа, которые решают убедиться, что ты их любишь, в самый неподходящий момент.

В любом случае я даже не догадывалась, что фотографии, развешенные над моим столом, были для мужа как бельмо на глазу. Я не помню точно, когда повесила их в своей комнате, знаю только, что именно закат в день смерти моей матери заставил меня вырезать их из сборника работ фотографа. Мама умирала мучительно. Словами не передать, как она страдала. До последней минуты ее сопровождала боль, лишь изредка облегчаемая лекарствами. И вера, которая поддерживала ее всю жизнь, теперь тоже нуждалась в поддерживающих препаратах. Из-за мамы я узнала, что между жизнью и смертью человек страдает. И каждый страдает по-своему, переживая личные мучения. До самой последней минуты я держала руку матери, уже не приходившей в себя, и постоянно повторяла, что люблю ее, но я так и не смогла понять, как сильно она страдает. Похоже, смерть понять легче, чем чужую боль. Я не ощутила горького чувства потери, когда мама ушла из жизни. Боль, которую я не могла разделить с ней, отдалила нас с мамой, как пропасть, так что даже смерть не могла сравниться с ней. Пока тело матери перевозили в холодный больничный морг, я смотрела на закат. Нет, не я смотрела на закат, скорее мне просто было видно закат.

В тот день из этого мира навсегда ушел один человек из тех, кого я любила. К счастью, мама оставила мне много воспоминаний. Когда я смотрела на нее, бьющуюся в агонии, воспоминания заставляли меня то смеяться, то вдруг плакать, но тогда мама была еще жива. Однако перед осознанием утраты воспоминания были беспомощны. Пока остывало мамино тело, покинутое душой, перед моими глазами простирался закат — красный, трепещущий разными оттенками, словно цветастая ткань на ветру. Это было необычное зрелище: висели низкие облака и красные закатные всполохи простирались далеко по небу.

— Смотрите, какой необычный закат, да? — обратилась я к мужу и старшему брату, которые курили неподалеку.

Они посмотрели в ту сторону, куда я показывала, но не увидели ничего особенного. Тогда я поняла, что никто, кроме меня, больше не может увидеть этот закат, закат дня, когда умерла моя мама. Вероятно, как мамину боль могли облегчить только ее обезболивающие средства, точно так же мою тоску мог унять только этот закат. Невозможность разделить боль и тоску другого человека повергла меня в отчаянье.

Чем глубже впадаешь в отчаянье, тем легче угадываешь его в других людях, переживших похожие несчастья. Я случайно увидела его фотографию «Закат дня, проведенного с черными журавлями», и на ней я узнала красные закатные всполохи, которые, как приклеенные, стояли у меня перед глазами со дня маминой смерти. Я наткнулась на эту фотографию в газете примерно тогда, когда мне стал привычнее образ всегда радостно смеющейся мамы, который жил в моих воспоминаниях, а не лицо мамы, страдающей от боли в последние ее дни. Первый раз, когда я увидела фотографию, мне было тяжело смотреть на нее, потому что она напомнила мне, в каких мучениях умирала мама, но, как ни странно, потом я почувствовала, что мне становится тепло на душе оттого, что кто-то другой тоже пережил подобное и увидел такой же закат. Если бы фотография отозвалась во мне только болью, я бы ни за что не поехала в тот же миг в центральный книжный магазин за сборником работ этого автора и тем более не стала бы аккуратно вырезать из книги фотографии, чтобы потом повесить их над письменным столом. Конечно, о том, что серия фотографий «Закат дня, проведенного с черными журавлями» стоит особняком среди остальных его работ, где запечатлены исключительно его друзья или члены семьи, я узнала намного позже, когда взялась писать его творческую биографию и пересмотрела всю коллекцию его работ. Но, еще не обремененная этими знаниями, я смогла получить чистое, лишенное какой-либо предвзятости эстетическое наслаждение от его фотографии, на которой он запечатлел закат. Работая над книгой, я постепенно узнавала все больше о жизни фотографа и любовалась другими его снимками, но ни один из них уже не смог доставить мне того чистого эстетического удовольствия.

Так что теперь я думаю, что повесила над столом фотографии из серии «Закат дня, проведенного с черными журавлями» не только из-за своих личных переживаний, но и из-за чистого эстетического чувства. Там же крылась причина, по которой я не смогла понять поступок мужа, когда он разбудил меня посреди ночи, чтобы спросить, люблю ли я его. Но во мне не было обиды, чувства вины или жалости. Если б мне пришлось назвать один самый впечатляющий закат, который я видела в своей жизни, то я, несомненно, вспомнила бы только закат в день смерти моей мамы. В нем впечатляло уже то, что никто в этом мире не смог увидеть его таким, как видела его я. Никто. Ни муж, ни ребенок, ни мои братья. Не знаю, почему меня так успокаивало, что я, проводив маму на тот свет, но так до конца не разделив ее страданий, одна вижу этот закат таким. Хотя я и говорю «успокаивало», скорее это было похоже на благостное чувство отрешенности, с которым принимаешь как есть все сложные моменты в жизни, несмотря на то что отказываешься их понимать. Как, например, смерть близких. Поэтому для меня содрогнулся весь мир, когда я узнала, что кто-то еще видел такой же закат, как я в тот день. Эти фотографии будто говорили мне: «Не думай так легко найти утешение, тебе потребуется на это целая жизнь!» Учитывая события, которые мне пришлось пережить, внезапные вопросы мужа могли бы показаться мне настолько простыми и банальным, что у меня не дрогнула бы ни одна ресничка.

Те два своих вопроса муж задал мне, когда я закончила изучать материалы, связанные с фотографом и его творчеством, и думала о том, как лучше начать книгу, собираясь уже писать черновик. Подойдя вплотную к этому этапу, я начала понимать, как, оказывается, сложно писать о чьей-либо жизни. Фотограф как-то сказал в интервью для одного журнала: «Полное забвение не под силу человеку. Люди неполноценны и уязвимы, потому что не способны полностью стереть свою память. Я фотографирую не для того, чтобы хранить бесчисленные воспоминания, но чтобы забыть о них». Этими словами он объяснял каждую из большого числа фотографий, на которых изображены люди, чей постоянно меняющийся облик он запечатлел. Но, похоже, не в моих силах было узнать, насколько это было правдой. Тем не менее мое внимание привлекли его слова о том, что он использует фотоаппарат как средство забвения, которые могли означать, что он фотографировал своих друзей и членов семьи, чтобы бесконечно забывать о них или отпускать их из своей жизни. А раз так, то все материалы, которые я собрала, и тысячи фотографий, которые пересмотрела, в итоге оказались скоплением вещей, от которых он хотел избавиться в своей жизни. Я начала сомневаться, что он фотографировал то, что было дорого ему и что он хотел сохранить в своей душе. Но поскольку я все равно писала не критический обзор его работ, то до них мне дела не было. Единственно, из простого человеческого любопытства я страстно хотела узнать, что он старался оберегать от забвения. Именно из-за этого желания я и начала работать над его биографией.