Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

Наци всего этого не слышал. Что-то в нем надломилось, голова пошла кругом, он потерял равновесие. Вздрогнув, он поднялся и ушел.

А Катица долго, молча, не шевелясь, смотрела ему вслед; потом прислонилась к стене. Приложила палец к губам и обвела комнату удивленным взглядом. Старый мешок, свернутые пиджаки на скамейках вместо подушек, миска на столе и разбросанные ложки, кувшин с водой, бутылка с вином, стук колес, шум воды, равномерное покачивание мельницы — но всего этого она не видела и не слышала.

В окно врывался отсвет вечернего неба и последний отблеск далекой зари…

Наци шел по дороге, и за ним замирала песня колес, шум воды и звон колокольчиков. Все затихало, ночь простиралась над равниной. Справа лес, слева река Мурица. Кричали перепелки, и все же кругом был удивительный покой. Дорога свернула в поле. И Наци шел туда, куда вела его дорога.

Когда он вернулся, было уже поздно. Он нетвердо стоял на ногах, голова его клонилась вниз. Пошатываясь, он прошел по мосткам на мельницу.

Он слышал, как Ванек устало и все-таки с чувством ударял по струнам тамбурицы:

В комнате заливалась смехом Марича, видно, потешалась над старым Балажем. Наци было не до них.

Он вошел в комнату. На столе его ждала миска с ужином. Ванек и Магда уже ели. К ним присоседился и старый Балаж. Магда сидела в углу с тихой, смутной улыбкой на губах. Она молчала. Старый Балаж рассказывал россказни. Глухой! Марича должна была его трижды переспрашивать, хотя и кричала во весь голос. Она сидела с ним рядом, положив ему на плечо руку.

— Ей любопытно, многих ли я любил, — рассказывал он вошедшему Наци. — Конечно, многих. Но Бог нас рассудит. Когда человек молод и весел, он не думает о Боге. Согрешит и не ведает об этом. Я ведь знаю, что она со мной дурака валяет. Но я не обижаюсь. Молодая еще. Все придет в свое время. Дети играют в дочки-матери, парень и девушка любят запретное, муж и жена заботятся о детях, а старость несет покаяние… Давай, давай, дурачь мужиков. Только гляди, в девицах останешься; перевалит за третий десяток, и сама за другими будешь ухаживать. Стоит раз сбиться с пути и уже не придешь, куда нужно. Я ведь тоже был молодым. Держал лошадей. Возил господ и жил припеваючи. Пущу лошадей пастись у дороги, а сам к девушкам. Полежишь малость, погреешься — и пошел. А через полчаса и не вспомнишь. И чего я ходил к ним, сам не знаю, ведь я не любил их. Но одну я все-таки любил. У нее родился ребенок, и она сбежала в город, когда узнала, что мне надо идти в солдаты, и я на ней не женюсь. А дальше все было очень просто. Позже я многое повидал и узнал. Теперь их обоих уже нет в живых. Но я все-таки ее любил. Много на свете свинства, то есть греха. В конце концов, не знаешь, то ли люди такие подлые, то ли все это так и должно быть… Смейся, смейся, жизнь тебе еще покажет.

— Я лишь тогда выйду замуж, — сказала Марича, — когда вволю нагуляюсь.

— Только…

— А вы, Балаж, женились бы на мне?

— Нет, да и никто другой на тебе не женится.

Наци растянулся на скамейке.

— Ты будешь есть? — спросила Магда.

— Нет, — покачал он головой и, помедлив, сказал Мариче: — Выпить ты мне не принесла?

— Принесла. Разве я могла забыть об этом!

Он взял бутылку и приложил ее ко рту. Пил долго, пока хватило дыхания. Магда смотрела на него, не понимая, в чем дело… Балаж тоже потянулся к вину.

— Вы говорили, что вам вредно, — напомнила ему Марича.

— Конечно, вредно, — оправдывался он. — Человеку все вредно, да мы слишком слабы…

Магда хотела зажечь свет.

— Не нужно, — сказал Наци. — Так лучше.

В окно проникают отблески неба, лица еле видны.

— А того до сих пор нет, — сказала Марича о парне, который ушел на свидание. — Он пошел к Коленковой.

— Она богатая, — ответила Магда.

— Как же, богатая! Восемь человек детей, что от богатства останется!

— Ну, ей хватит!

— Пфф! Думаешь, она выйдет за него замуж?! Мать ее уже ходила к Жалиговым.

— Ну и что! Жалигов хоть и богатый, да некрасивый.

— Главное, богатый. Для нее сойдет и такой. Им красавцы не нужны, им нужно богатство.

— Так уж устроена жизнь, — говорил старик самому себе, не слыша их разговора. — Бедняков на свете много. Каждому хочется быть счастливым и богатым. А потом оказывается, что то, что ты искал и не нашел, вообще не существует. Я знаю, люди живут бедно. Но живут, ведь для того человек и родится на свете…

На мельнице зазвонил колокольчик. Марича и Магда поднялись с места. Наци полежал еще немного. Потом встал и пошел на мельницу, сам не зная зачем.

Внизу была одна Магда. При свете висящей под потолком керосиновой лампы он плохо различал черты ее лица. Хотел пройти мимо нее, но споткнулся и прислонился к мешку с зерном.

— Пресвятая Мария! — испугалась она. — Ты ведь пьян!

— Да, — сказал он сам себе. — Конечно, пьян. Но что делать? — Он умолк на минуту. — Ты чего меня боишься, Магда? Да, боишься! Магда когда-то меня любила, потом Магда полюбила другого. И правильно сделала. Тогда мы были еще детьми. Теперь Магдица стала серьезной, и жених у нее богатый. А я с тех пор так и привык к свинству.

Он схватил ее за руки.

— Иди сюда, я тебя поцелую. Последний раз в жизни.

Она вырвалась у него из рук.

— А ведь я и в самом деле пьян, — сообразил он. — Но все-таки ты могла бы подарить мне немного любви. Только сегодня ночью. А утром ты и не вспомнишь об этом. Все женщины, когда приезжают сюда, меня любят. Мы сейчас одни. А завтра я тоже стану серьезным. Начну жить, как и все другие. Не буду больше делать глупостей. А сегодня я еще вольная птица.

Магда взбежала по лестнице в комнату, и он слышал, как она захлопнула дверь, чтобы он не мог войти.

— В конце концов, она права, что от меня убежала. Человек — свинья, да к тому же я еще пьян.

Он хватался за мешки.

— У меня будет ребенок. Если поразмыслить, в этом нет ничего плохого. Это значит, что я должен жить, как порядочный человек. О прошлом надо забыть. Я все расскажу Катице, и она меня простит. Катица будет ждать меня дома с ребенком на руках. Три раза в день станет приносить мне еду. Придет маленькая такая, точно девочка. В одной руке узелок с обедом, а в другой ребенок. «Посмотри на него, на нашего крикуна!» — кивнет мне на сына. Потом начнет рассказывать о доме, о корове. И я сам привыкну думать об этом. И, может быть, буду так же счастлив, как Ферко, Драш и другие. Человек с возрастом становится степенней. Буду таскать мешки, посиживать в каморке — так все и пойдет.

Но отчего-то он чувствовал смутный, непонятный страх.

— Почему же я так ушел от нее? Почему не сказал ей ласкового слова? Потому что она меня обманула? Нет, это неправда. Разве она виновата, что будет ребенок? Нет. Она сама еще ребенок и едва разбирается во всем этом. Значит, виноват я. Думал, что она такая же, как все другие бабы. Приедет такая молоть зерно, слегка улыбнешься ей, и она готова тебя любить. А на другое утро смеется как ни в чем не бывало. К вечеру уж и не вспоминает. Ждет своего дружка. Ну, и дальше все идет своим чередом.

Но Катица не такая, как другие. Она меня любит. По правде сказать, я должен быть счастлив, что меня хоть кто-то любит. И совершенно правильно, что будет ребенок. Она думала обо всем всерьез, полюбила меня и хотела быть моей. Мне не за что на нее сердиться. Я сам во всем виноват. Мне даже смотреть на нее не следовало. Детей обманывать грех.

Старому соврешь, он все равно не поверит. А дети слишком доверчивы, они не умеют рассуждать. Утром пойду к ней. Сейчас она уже спит, не будить же мне ее. Пойду завтра, чуть свет. Позову на престольный праздник и по дороге скажу все, что думаю. Она будет счастлива и довольна. Почему бы ей в самом деле не быть счастливой и довольной! И моя жизнь тоже улучшится. Сегодня я еще подлец, а завтра стану человеком. Людям нужно дарить счастье.