Тоомас Нипернаади

Йоона вот не такой. Йооне да, небезразлична Анне-Мари, но он ничего не может сделать для этой женщины, как только петь ей, тихо, мечтательно, так, словно поет не женщине, а самому себе. И пусть словно поет не женщине, а самому себе. И пусть Анне-Мари ничего такого не думает! Когда она с Кюйпом уходит в лес, Йоона забирается на крышу своей избы и поет. Все Маарла полно отголосков, но Анне-Мари ни разу ему не отозвалась. Анне-Мари дурная, спесивая, бессердечная. Нет, Йоона не пожелает ей ни хутора, ни лугов, ни детей, ни всего остального, разве только если б Яйрус совсем пропал, Кюйп заболел бы и помер и Анне-Мари стала бы поприветливей.

Но  Нипернаади это дело не оставит — и думать нечего.

Нет, не оставит — придется-таки Йооне топать в город за этими бурами и патронами. Ну что ты будешь делать с таким человеком, долбит как дятел, пока не добьет тебя окончательно, пока не станешь покорно исполнять его приказы.

Эх, лучше бы он так и не приходил сюда! Оставался бы там, откуда явился — зачем такой человек вообще ходит по земле, осушает болота, гоняет паромы и  говорит так замысловато. Про Анне-Мари, ее детей, ее хутор и Йоону — бесприютного бродягу.

И Йоона печально вздыхает, грустно ему.

А у Тоомаса  Нипернаади забот полон рот: весь день напролет обмеривает болото, исследует водопад, ходит на пароме. Да ко всему вдобавок еще этот артачливый Йоона — никак не идет в город, слушает уговоры  Нипернаади, ушами прядает и ни с места. А самому  Нипернаади за бурами и патронами идти нельзя! У него тут хлопот выше крыши — уже и не помнит, когда у него было время пожелать Анне-Мари доброго утра, и Кюйпа видел лишь издали.

Но иногда, будто напрочь забыв о своих важных и грандиозных задачах, он убегает в лес, прячется за деревом и лежит там долго-долго.

Дни по-прежнему горячи, небеса безоблачны. Полуденное солнце ослепительно сияет над лугами, болотами. А в лесу, под кустами и деревьями, оно как паук плетет свою плотную сеть из сияющих нитей и пятнышек света. Подул ветер, закачались листья, ветви ожили, и вдруг эти пятна побежали, переплелись, зарябили, каждое нечаянно зажило своей жизнью, чтобы потом, когда уляжется ветер, снова слиться в единую сеть. И тысяча букашек, тысяча снующих жучков, тысяча суетливых козявок ползают под каждым палым листом, на каждой ветке и каждой мшинке. Елки увешаны молодыми шишками, красные, как розы, они время от времени роняют желтые смоляные слезы. Цветет небесно-голубая жимолость, меж сучьями и пятнами густыми пучками стоят пышные папоротники. И сквозь высокие кроны деревьев лучится голубое небо.

Вечером появляются отдельные облака, пламенеют, светятся, быстро взмывают вверх, словно обещая дождь и грозу, однако к утру их уже нет и солнце снова поднимается в ясную синеву.

Жарко и тихо, даже собака не тявкнет — забрались в тень и свернулись клубком, даже петух не крикнет — спрятался в картофельную борозду, тяжело дышит открытым клювом. Даже грохот колес глушит дорожная пыль.

Люди, почерневшие на солнце, ходят вялые,молчаливые, серьезные.

Нипернаади в лесу, и Йоона заерзал — к перевозу подъехали несколько телег и ждут переправы. Он выбегает, кричит:

- Тоомас, эй, Тоомас!

Прислушивался, поворачивается в противоположную сторону и снова кричит:

- Тоомас, слышишь, парома ждут!

Люди на той стороне реки ругаются.

- А сам уже не можешь нас переправить? - насмешничают они. - Или ты с перевоза уже так разбогател, что нанял себе помощника? Вот так Йоона!

Но Йоона не идет.

- Ох, Господь ты наш Иисус, несчастная наша земля Ханаанская! Да куда же заподевалась эта бестия? - сердится он. - Если уж взялся за это дело, так трудись на совесть, а не шатайся по лесам и болотам!

Не скоро решается Йоона взойти на паром.

А  Нипернаади появляется и того позже. Он вдруг застывает, будто гончая — услыхал, как точат косу.

Вздрогнул, заторопился на звук. Кюйп стоял на дворе трактира и правил косу.

- Уже? - спросил  Нипернаади.

- Ах, уже, ты спрашиваешь? - протянул Кюйп. Зажмурил один глаз, поднес лезвие косы к другому, вгляделся и провел большим пальцем по сверкающему лезвию. - Да, - сказал он с важным и серьезным видом, - теперь уже сенокос не за горами. Думаю, еще дня четыре, пять, и самое время будет выходить. И Анне-Мари так же думает!

- Да сколько тебе тут косить! - хмуро заметил  Нипернаади. - Эту пару кочек и ногтями можно обшаркать — с косой к ним и подходить-то стыдно. Погоди, осушу это болото, тогда будет работа и сена будет хоть отбавляй!

Кюйп не ответил, позвал Анне-Мари, запер трактир, и они вдвоем отправились смотреть Кюйповы покосы, которые были за водопадом. Кюйп шагал впереди, Анне-Мари за ним.

- Нет, придется мне утопить его в болоте или в реке, - возгласил  Нипернаади, - это точно! Никакой жизни нет, пока этакий жук все время перебегает тебе дорогу.

И разозленный, кинулся домой.

- Йоона, - крикнул он, врываясь в дом, - куда это годится — мы, два молодых красивых парня, должны спокойно смотреть, как обходится этот хрыч с Анне-Мари? По своему недалекому усмотрению, будто со своей послушной благоверной. С этим делом надо кончать, и немедленно, сразу. Я человек добрый, и я не могу спокойно смотреть, как женщина страдает изо дня в день и нет ей в жизни ни единого светлого часа!

- Так ли уж она страдает? - усомнился Йоона.

- Ах, на страдает? - нетерпеливо вскричал  Нипернаади. - По-твоему, великое счастье жить с таким хапугой под одной крышей? А чем он славен? - кривыми своими ногами, на которых он ходит по своим делишкам. Ах, Йоона, иди уже поскорее в город!

Он подсел к столу и нервно забарабанил пальцами.

- До чего ты, Йоона, бесчувственный человек, - продолжил он мрачно. - Не понимаю, как ты можешь сидеть так спокойно? Никуда ты не идешь, ничего не делаешь, высиживаешь тут, как полусонная наседка. Даже петь бросил. Йоона, отчего ты иногда не споешь мне?

Йоона улыбнулся и послушно стал напевать.

Нипернаади прислушался, задрал нос и покачал головой.

- Нет, Йоона, - нетерпеливо прервал он певца, - этим ты меня не развеселишь. Голос у тебя прямо-таки небесный, что верно, то верно, и после смерти ты наверняка станешь запевалой в хоре Господнем. А мне песня нравится, только когда я сам пою. Иначе это одно из самых отвратительных занятий. Лучше брось петь, кидай мешок за спину и двигай в город. А, Йоона?

Йоона расстроенно вздохнул.

- Нельзя ли хоть повременить с этим осушением? - спросил он робко. - Отложи эти бурения на потом, ну хоть на будущую весну или, по крайней мере на осень? К тому времени найдем какого-нибудь помощника, да и у меня времени будет побольше. Работа в лес не убежит, никогда еще такого не бывало. Раз надо сделать, значит придется, никуда от этого не денешься и зачем тогда так спешить?

Нипернаади вскочил.

- Ты в своем уме?! - испуганно воскликнул он. - Отложить такую работу?

Он подошел вплотную к Йооне.

- Знаешь, друг, - заговорил он важно и проникновенно, - эта работа может стать делом всей моей жизни. Все, что я сделал до сих пор, может кануть, а это останется навеки! Я даже думаю, что когда-нибудь в будущем, лет через сто или двести, это болото будет называться уже не Маарла, а Тоомас  Нипернаади. Ты только вообрази — луг Тоомаса  Нипернаади, и я, тогда уже скелет в могиле, улыбнусь, порадуюсь и пробормочу: ладно, называйте, я не против! И если ты будешь мне добрым помощником, Йоона, твое имя тоже прославится. Окрестят и твоим именем какой-нибудь перелесок, холмик, будь уверен! Да-да, и ничего невероятного, если все так и будет, я в это твердо верю. И я должен повременить и отставить работу до осени?!

Он дважды обошел комнату.

- А что скажет Кюйп? - возразил Йоона. - Согласен ли она на осушение Маарла? У него покос прямо под водопадом, мы же его затопим. Еще и полицию позовет...

- С Кюйпом мы управимся! - воскликнул  Нипернаади неистово. - Чего проще — свернуть ему шею и утопить в этом самом болоте?! И пусть не грозит полицией, у меня там тоже есть друзья!