Тоомас Нипернаади

- Так, значит, осушаешь болота? - снова спрашивает Кюйп. - По правительственному указу?

- Вот деньги! - говорит  Нипернаади. - раздели пополам и возьми свою долю.

Да у него есть деньги! - удивляется Кюйп. Вот, черт побери, все подозрения оказались напрасными. Так и бывает, если уж Бог талантом обидел. Настоящий трактирщик сразу бы смекнул, с кем имеет дело, принес бы целую корзину на порог, еще бы выпить заставил, да и сам бы присоседился. Вот тогда был бы счет! А тут — испугался за две ничтожные бутылки, из-за этого плакала теперь грандиозная выпивка. Ох, грехи наши тяжкие! Ох, горькие слезы бедняцкие!

Может, он и правда какой-нибудь осушитель болот, правительством присланный, делопроизводитель какого-нибудь общество земледельцев, какой-нибудь инструктор или как они там называются? Нынче никому нельзя верить. По лицу, по одежде ничего уже не понять. Бывает, заедет шикарный господин, кутит, гуляет, а тут вдруг и полиция — обыкновенный вор, и все дела. А другой раз заявится простой мужичок, такой тощенький, скромненький, и окажется важной птицей. Кто их разберет, этих шатающихся по свету, кто их разберет?

Кажется, надо позвать Анне-Мари, пускай поболтает с парнем, может, еще чего-нибудь закажет? То ли пива, то ли вина, а то и бутылочку кюммеля? И пусть Анне-Мари втолкует про болото — нечего тут осушать. Это ж такая бездонная трясина, под каждой кочкой два родника журчат. Еще начнет тут сдуру ковыряться, затопит все луга за водопадом.

- Да, тут Анне-Мари нет, - произнес вдруг Кюйп. - Она в трактире спит, на той половине, где лошади. Теперь-то встала наверно — может, позвать ее?

- Нет, не стоит.

- Не стоит? - удивляется Кюйп. - Ты вроде сам о ней спрашивал?

- Ах, это было так давно! - говорит парень.

- Уже давно? Как давно? А теперь уже охота прошла?

Дело известное — господское настроение меняется, как ветер. Только что бился, кричал из-за женщины, и вот, минуты не прошло, уже и видеть ее не хочет.

- Ты сюда, в Маарла, надолго? - любопытствует Кюйп.

- Надолго ли? - будто очнувшись, повторяет  Нипернаади. И мрачно возвещает: - Откуда я знаю! Странные вы тут люди, я еще должен подумать, заниматься ли этим болотом и его осушением. Вы тут погрязли в убожестве и разврате и лучшей жизни вам не надо. Где ж это видано, глупость какая, чтобы женщина спала не в амбаре, а с лошадьми? И солнце уже на десяток лофштелей поднялось, а все дрыхнут без задних ног и не видать ни души.

С этим  Нипернаади берет каннель и встает.

- А про осушение Маарлаского болота мы еще потолкуем, - обещает он.

Потом направляется на берег реки и кричит:

- Йоона, послушай Йоона, перевези меня через реку!

- Йоона, негодник! - кричит он недовольно, - да где ты?

- Удивительный человек, - бормочет Кюйп, разглядывая  Нипернаади, - бог знает откуда он и кто таков? То ли портной, то ли музыкант, - но уж никак не инструктор!

Кааваский паромщик Йоона сидит в своей лачуге и смотрит на реку.

- Такие вот у нас, грешников, теперь дела! - думает он. - Заявился человек, высокий и с гонором, взял все это дело в свои руки — и теперь — гляди-ка, вон! Так и снует на плоту через реку, туда-сюда, туда-сюда. Есть пассажиры или нет никого, чужаку этому и дела нету, знай гоняет тяжелый паром в собственное удовольствие. А как устанет кататься, поставит паром посреди реки, разляжется на нем и смотрит  часами, как кипит, журчит и пенится вода вокруг. Лежит и смотрит, Бог знает чего высматривает.

Говорит — у него в Маарла есть кое-какие дела, так что с сегодняшнего дня Йоона, дескать, может вообще ни о чем не беспокоиться, он сам управится с этим паромом — для него это раз плюнуть. С сегодняшнего дня пусть, мол, Йоона отдыхает, поет свои песни, уж он,  Нипернаади, позаботится о перевозе и пеших, и конных. А все деньги за перевоз обещал честно отдавать, ему за это ничего не нужно. Ему это вроде небольшого развлечения, потешиться в свое удовольствие.

Так говорил этот незнакомец, чудаковатый и смешной, но не похоже, что мошенник. Каждый вечер бросает на стол заработанные на перевозе деньги: вот все, сколько набралось за ночь и день, весело сообщает он, а больше ни цента не было! Старательный — как встал на переправе, так и народу стало больше, телега за телегой идут, порой даже в очереди на берегу ждут. Бог знает, откуда они все едут и куда их несет? Спросишь у  Нипернаади, а у того к людям ноль интереса. Виданное ли это дело, да как же можно перевозить через реку людей, не зная, кто они, куда едут и какие у них дела за речкой? А чужак ничего у них не спрашивает, пускай, мол, едут, куда им хочется. Вот они и носятся, словно ветер, во все стороны, никому не отчитываясь.

А может, он тут с умыслом каким? А то чего же ему гонять этот паром задаром? Может, какого вора выслеживает, какого крупного преступника? Как паук, раскинул здесь свои сети и ждет! И как только появится тот, нужный, долгожданный, так словно мышь, сразу хлоп — в ловушку! Так оно, верно, и есть — вот почему он ни днем ни ночью от парома ни на шаг, все на реке, даже поесть не заскочит.

Объясняется замысловато, путано. То говорит, что он осушитель болот, обещает превратить Маарла в цветущий луг. Ему это пара пустяков, всех дел-то — денек-другой постучать у водопада, покопать, и уже на тритий или четвертый день можно будет пасти скот на мочажине. У него, говорит, только нужных буров и патронов нет. И долдонит с утра до вечера, дескать, съезди, Йоона, в город, привези все это. У него, мол, там знакомый торговец, добряк, еще и письмо обещал дать с собой.

Заладил одно и то же, твердит не переставая: Йоона, ступай в город! Ты только представь себе, как мы разрушим каменную стену, как сразу же спадет вода в болоте и река устремится в узкое ложе, словно в желоб, как там, в лесах Яанихансу. И тогда построить здесь мост — плевое дело, и тебе не нужно будет держать этот богомерзкий, глаза б его не видели, перевоз. Сейчас ты, как последний раб, тебя окликнули и ты бежишь, ты как мальчишка на побегушках у каждого проезжего да прохожего, будь то высокородный путешественник или последний дубильщик из вонючей лачуги. А как мы осушим болото — ты свободен, иди куда хочешь, иди и пой, пой себе свои песни, как птица, щебечущая на ветке, как бог знает кто! Тебе откроются дороги, и ты пойдешь в любую сторону, и некому будет тебе приказывать, принуждать и расспрашивать тебя.

Заладил одно и то же: у Анне-Мари будет свой большой хутор с прекрасными лугами — чего тебе лучшего пожелать, Йоона? А потом, усталый путник, ты заглянешь мимоходом к Анне-Мари на огонек, полюбуешься денек, а то и другой ее дородными коровами и румяными сорванцами, полюбуешься всей этой роскошью и бескрайними лугами и скажешь: - Вот что, милая Анне-Мари, ты прости, но ведь и я несколько повинен в твоем счастье и богатстве. И от щедрого сердца подаришь самому младшему карапузу деревянную лошадку, ущипнешь старшую девушку за подбородок, улыбнешься, махнешь рукой, и снова пойдешь своим путем со словами — ну вот, теперь дядя снова пойдет своей дорогой, спасибо и прощайте! Но Анне-Мари бросится за тобой следом и вон за тем большим дубом разок поцелует тебя крепко-крепко. И скажет: - Лет через пять-десять заходи снова, у нас народится еще пара мальчуганов — ох, этот Яйрус, ох, Яйрус, ну как тут быть и что с ним поделать! - Чего же тебе, странник, еще желать?

Ну что это за увертки и отговорки, что ты морду воротишь и артачишься! Почему бы тебе не сходить в город за патронами и бурами?

Вот что он,  Нипернаади, говорит.

И что Йоона может ему ответить?!

Да не хочет он уходить отсюда, не хочет ни петь, ни бродить, какой он вообще певец, уж сколько недель рта не раскрыл! И что ему за корысть осушать Маарла и делать Анне-Мари богатой хозяйкой?

Ох, до чего  Нипернаади нравятся такие разговоры! Долбит как дятел и одно и то же место, а ответов даже не слышит.

С чего бы ему так печься о прекрасных лугах для Анне-Мари? Не родня, не любовник, знакомы-то всего несколько дней, а вот как ему приспичило, бедному, с этим болотом. Нетерпеливый, как закваска.