Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели

…Естественно, она и сама не больно-то справилась, и каждая из собеседниц в глубине души это прекрасно знала. Понапрасну пропали и длинные остеопарозные ножки, и сигареты, и удаль с размахом, и хорошее холодное воспитание, и крупные веки — она опозорилась и здесь мыш был прав. Но выбирать не приходилось, а приходилось кое-как, срочно, своими силами что-то понемножку пытаться.

— Я за каперсами, — бледно улыбнулась девушка, вышагивая из-за стола, но направилась не к холодильнику, а почему-то в гостиную. Гостья в матрасе быстренько засобиралась.

— Уже поздно, — нараспев хрипло проурчала она в комнаты, — очевидно, мне нужно торопиться.

— Но нам необходимо договорить, — торопливо хрустя и шебурша, ответствовала девушка. — Кстати, почему у вас так и не сложилось с Габеном?

— Ну не сложилось и не сложилось, кто старое помянет… Я же не спрашиваю, почему вы носите однополое белье…

— Все носят.

— Мы не носили!

— А мы носим, носим!

— Где каперсы?

— На бороде!

— Выходите из комнаты!

— Не торопите события!

— Где каперсы? Несите билет, мне пора!

— Какой-такой билет? Я сама передам!

— Вас не уполномочивали!

— Вас, можно подумать, уполномочивали! Кто мыша завалил? Просили, что ли?

— Ну, а вы как рассчитывали?

Старая понимала, что силы не равны. Ее на исходе, а девушка, вскормленная на раздельном питании, — практически юна. И нет смысла сокрушаться, что билет она не заполучила раньше — его все равно никто бы не отдал, ни раньше и никогда. Она решительно направилась в комнату — будь что будет. Девушка стояла в однополом белье посреди пустой гостиной и копалась в ящике.

— Красавица, — без энтузиазма она взяла ее за довольно-таки плотный бок.

— Неправда — все неправда! И к тому же, мне абсолютно нелестно! Вы много курите!

— У вас еще все впереди, вы будете вспоминать. Идите ко мне!

— Пошла на фиг! Че надо?

В одеяле решала не унижаться и вышла прочь из комнаты, из квартиры — ее не душила обида — главное дело на сегодня кое-как, но было сделано.

Девушка метнулась к брошенной в углу одежде и вынула из кармана троллейбусный пробитый билетик.

— И вас к черту, и вас к черту, — тихо заговорила она сама с собой, улыбаясь улыбкой хорошей молодости, — пробиваться будем поодиночке.

Билетик, конечно же, полетел в мусор. Все, никаких ваших билетиков, хватит. Натерпелись. Смерть билетикам. Безразличие.

— Ну вызовите кто-нибудь слесаря, позвоните в диспетчерскую, это ж невозможно, нас всех затопит, — барабанили ей в дверь.

— Вас всех затопит, это точно.

Девушка подошла к тумбочке, присела, вынула баночку крема для быстрого старения кожи, потом баночку крема для морщин, открыла одну, другую и плавными круговыми движениями принялась втирать их попеременно.

Собака весело доедала в спальне портрет утенка Дональда Дака. Да ну, каперсы, каперсы…

Александр Кутинов

РАЙ

С наступлением лета девочки выпросили у родителей разрешение гулять до одиннадцати. В один из таких вечеров качели вяло болтали Машу, уже успевшую наступить в молодую красную лужу. Маша смотрела на свои все еще сияющие туфельки и терпеливо ждала того часа, когда из окон донесутся позывные долгих новостей существования. Тогда она слезала зудевшей попкой с сидения и шла на угол душистого бульвара, где ее должна была ждать Оксана. Не здороваясь, девочки принимались гулять под липами, на первый взгляд, совершенно беспорядочно, а на самом деле, готовые в любой момент свернуть в нужный переулок. Прохожие попадались редко, ибо это было особое сумеречное время отсутствия человеческих дел, спешки и несчастий.

Работник военизированной охраны, пожилой Сергей Тихонович наливал себе молока в какао «Серебряный ярлык». Он находился в абсолютном одиночестве, так как его напарница по договоренности отошла на часок домой. Позвонили в дверь. За ней стояли две девочки, похожие, как два мороженых, только одна была совсем беленькая, а вторая не совсем. И платьица у них были с различиями: у одной розовое с оборочками, а у другой — желтое в горошек, но тоже с оборочками. Девочки смотрели с любопытством.

— Дяденька. — сказала одна (это была Оксана), — пропустите нас, пожалуйста, у меня там мама. Мы ей телеграмму принесли.

— Чего-чего?

— Ну, пожалуйста, дяденька!

Хотя ВНИИ, где бдил Сергей Тихонович, заканчивал свою работу в шесть, некоторые особо научные оставались до восьми, а случалось, и вовсе до ночи. Вохровцы хотя и не одобряли подобных нарушений, но и не препятствовали.

Однако девчушки уже протиснулись в комнатку, и та, что вела переговоры, зашептала в ухо сторожу (какао он бросил на столе и теперь стоял нагнувшись):

— Ну пустите, дяденька, — от нее пахло жевательными резинками.

— Не понял, старый козел?!

Неожиданно Оксана точным и опытным кулачком ударила Сергея Тихоновича в плохо застегнутую ширинку. Маша беспокойно обернулась на дверь. Вохровцу было жутко и нестерпимо больно. Из раскрытого старческого рта текли коричневые слюни. Возвращаясь к реальности, он отметил хрустальный «хи-хик» и загорелые икры за турникетом.

Сразу за проходной начиналась лестница, а за ней — неимоверное разветвление коридоров здания довоенной постройки. Девочки исчезли. Стараясь не двигать пахом, охранник набирал бородавчатыми пальцами телефоны всех недремлющих. Однако из подробностей он помнил только какавную лужу на столе и не по-детски красные губы посетительниц.

Маша все никак не могла успокоиться, новые приступы смеха подкашивали ее ножки в гольфах. В одну из минут она, как бы изнемогая, шлепнула себя по коленке, а потом обняла Оксану за талию, с ужасом ожидая ее гнева и наказания. Касание длилось всего секунду, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать концентрированную ласку хлопка и кожи; она даже исхитрилась прижаться носиком к сияющей щеке. Оксана отстранилась, издав горлом странный механический звук.

— Смотри, — сказала она хитро и торжественно: за одним из поворотов находился так называемый «рай», уже знакомый им по гостиницам и другим местам прежних посещений. Там была небольшая рекреация, где на противоположных стенах висели здоровенные зеркала; и если встать между ними и посмотреть в любую из сторон, то кроме себя самого, можно увидеть своих залитых электричеством, постепенно исчезающих из жизни предшественников. Исчезновение происходило за спинами. Оксана глядела на себя, на Машу умоляющим карамельным лицом, в который раз изумилась возможности ЭТОГО на земле и бросилась бежать, увлекая подругу за руку.

В конце коридора было темно и гулко, и она нажала на все попавшие под руку кнопки на щите. Нет, последнюю она позволила нажать Маше. Кроме светового сияния (правда, чуть запоздавшего и зеленоватого), пространство наполнилось легким зудением, порывистым треском и незаметным враждебным движением. У стены обнаружилась деревянная стремянка, на которую Оксана тотчас же взобралась.

— И тогда я вздохнула и закружилась, так что пальцы на руках заломило, — продолжала она какой-то свой рассказ.

— Платье! — взмолилась Маша. — Расскажи про платье!

— Платье… — по Оксане словно прошла волна: она устроилась поудобнее и прикрыла глаза. Какое платье?

— Ну ты же прекрасно знаешь, какое! Какое тебе сшили…

— Ах, это… Это… Оно… Оно такое красное, ярко-красное, как компот. Компот из смородины, если смотреть сквозь него на люстру. И все в черных разводах.

— Еще, еще!

— Еще-о-о… На подоле у него рюши, такие маленькие-маленькие, черные. И пуговки тоже черные и тоже маленькие. И еще оно невозможно мягкое и прямо-таки все светится!

Маша наблюдала за ней снизу и видела ее неуловимо пушистые голени, горошек на выпуклых трусиках и чувствовала, как весь грандиозный пластиковый пол пускается в плавное путешествие относительно ее подметок. Подол оксаниной одежды вяло колыхался от утреннего домашнего ветра.