Бумажныйй театр

Он вышел на третьем, мы на первом.

Мне долго пришлось уговаривать Соню снова встретиться со мной перед зданием корпорации «Коулун». Но воспоминания о прекрасных ароматах и полированных зеркалах влекли ее туда; кроме того, так хотелось выбраться из наших жилищ, где нет ни настенных часов, ни ватерклозетов, так что она в конце концов согласилась. Мы снова вошли в знакомое здание. На этот раз выбрали точно такой же, но левый лифт. Рабочий день кончился. Знакомым движением я привел лифт в действие, отправив его на самый верхний этаж, завалился спиной в угол и обнял Соню. Она опять сказала мне то же, что и в прошлый раз:

— Ты же знаешь, я не могу кончить в лифте.

Затем обхватила меня ногами, и поездка на шестьдесят пятый этаж началась.

— Правда? — спросил я без всякого сарказма, а потом лифт остановился на тридцать третьем этаже.

Вошел негр в пестром галстуке. Не оборачиваясь к нам, словно нас здесь и нет, он нажал кнопку, потом повернулся, уже готовый к действиям, и сунул свой черный член в Соню сзади. Тут же кончил, заржав, как конь. Это произошло на сорок девятом этаже. Потом, на пятьдесят третьем, кончила Соня, визжа, как стая шакалов, и, когда негритос застегнулся и наконец-то вышел на шестьдесят первом этаже, кончил и я, немой, как советский амур…

Выходя, Соня мне сказала:

— Было просто дивно, я, похоже, три раза кончила, но больше так нельзя. Можно подцепить СПИД.

После этого я повел ее регистрировать наш брак.

Мы поселились у нас. Я подумал, хорошо, что мы не японцы: у них ни одна кровать никогда не пустует! Они спят по очереди! Тем не менее я знал, что мой отец и мой брат будут трахать ее всякий раз, как только представится возможность, а она не прочь заниматься этим всегда. Но это все-таки лучше, чем с незнакомыми в лифте.

Кроме того, я был уже достаточно зрел и умен, чтобы понимать: если Соня спит с кем-то еще, то в постели со мной она будет только лучше.

Виолета Репечка (ЛИТВА)

Виолета Репечка — литовская поэтесса. Родилась в Вильнюсе, там же училась и потом преподавала в гимназии древнегреческий и латынь. Сборники стихов: «CMC для начинающих» и «Картинка с хорошим разрешением». Кроме филологического получила и музыкальное образование: занималась вокалом у сопранистки Вирджинии Орантас. Основала журнал «Олмуц». За всю свою жизнь практически не покидала Вильнюс. Писала эссе о музыке, театре и живописи. Широко известны ее слова: «Литва, отечество мое, ты как здоровье!» Это, разумеется, сказал Мицкевич, но Виолета повторила фразу по-литовски, что сразу придало ей совершенно новый смысл. Писала пьесы, в которых важная роль в действии отводится публике. Ее изобретение — это так называемый театр с двумя занавесами, где второй разделяет зрительный зал на две половины — мужскую и женскую, как в церкви. Известны ее интерактивные пьесы «Оттаивание комнаты» и «Лось на прицеле». Была противницей советской власти и никогда этого не скрывала. У нее нет ни одного опубликованного сборника рассказов. Текст, который приводится здесь, взят из Интернета. Одно время говорили, что она покончила с собой. Последовало опровержение, но не вполне убедительное. В первые годы XXI века следы ее исчезают. Возможно, она ушла в монастырь.

КАК МЫ ХОДИЛИ В ТЕАТР

— Могло бы быть лучше, чем есть, но ничего, и на том спасибо, — сказала мама о нашем будущем и добавила: — У нас есть два билета, мы с тобой пойдем в театр.

Мне уже исполнилось восемь лет, но в театре я еще никогда не была. Я ходила в школу, кроме литовского знала русский и польский и только один раз видела во сне мертвого дедушку. Не открывая глаз, он сказал мне какое-то очень важное слово, но я его забыла, как только проснулась.

После школы мы с мамой по снегу пошли к реке. Это было подготовкой к театру. Пока мы дошли до симпатичного деревянного домика на берегу, ноги у меня совсем промокли. Здесь была баня. Мама сказала, что когда-то давно здесь бывал русский царь Петр Великий. Теперь посреди комнаты стоял деревянный стол, на нем блюдо с колбасой и огурцами, сыр и бутылка «Жумбровки». Мама выпила две стопки водки, заела кусочком сыра и сказала:

— Ты дальше не ходи, там все голые.

Потом разделась и, в чем мать родила, прошла в баню. Я сидела возле окна и смотрела на замерзшую реку. «Жумбровку» я не пью, она воняет, а сыр был какой-то противный.

Вдруг я увидела, что из второй двери, ведущей из бани прямо к реке, повалил пар. Окутанные этим паром голые мужчины и женщины побежали к деревянной лесенке, ведущей в воду. Я с трудом узнала маму. Она безуспешно пыталась прикрыть свою наготу деревянной скамеечкой, которой потом разбила лед, и бухнулась в эту прорубь. Поднялось облачко пара. Довольно быстро после этого она вернулась в комнату с деревянным столом, где я ждала ее. Она была в халате, раскрасневшаяся, теперь, одетую, я узнала ее сразу. Подойдя к столу, она, не садясь, опрокинула еще две стопки водки. Потом мы собрались и пошли домой.

Дома было тепло, и мама заснула. Спала она долго. В конце концов пришла тетка и, так как было ясно, что от мамы сегодня толку не будет, одела меня и повела в театр. Я смотрела во все глаза. На всех своих трех языках.

Мы вошли в просторное помещение, где стояли скамейки, вроде как у меня в школе, только красивые. По центру был оставлен широкий проход. Я еле успевала вертеть головой по сторонам.

— Сегодня показывают спектакль о жизни в деревне, — сказала тетка, и мы уселись.

Тут поднялся занавес, и я увидела деревянный стол, на котором стояла миска с огурцами, сыр и колбаса, а посредине бутылка «Жумбровки». Правда, я не могла разобрать, как она пахла, потому что то, куда мы смотрели (тетка сказала, что это называется «сцена» и что смотреть надо именно туда), было покрыто чем-то вроде дощатого пола, его недавно вымыли, и поэтому пахло мокрыми еловыми досками. По сторонам зала были очень красивые колонны. Оглядевшись вокруг, я увидела балкон. Когда-то он был позолоченным. Но все вместе никак не соответствовало друг другу и выглядело как корова под седлом.

— Это что, церковь? — спросила я тетку тихо.

— Раньше была церковь, теперь театр.

Тут на сцену вышли крестьянки и крестьяне, наряженные, как на ярмарку; к ним в гости из города приехали гости, трое, все в черном. Одна женщина и один молодой человек. Третий гость был неопределенного возраста и пола.

Только они появились, как тетка прошептала:

— Сейчас что-то будет!

— Где? — спросила я, но тут со скамьи у нас за спиной кто-то протянул нам две свечи и коробок спичек.

— Как — где? — продолжила тетка, беря свечи. — Видишь, на наших скамейках сидят только женщины, а там, за проходом, справа, одни мужчины. Как в церкви. Женская и мужская половина.

— И что? — спросила я.

Я заметила только, что у некоторых женщин лица были старее их задниц, а у других, наоборот, задницы выглядели старее, чем лица. Но я ничего не сказала, чтобы не получить подзатыльник.

Тут вдруг на сцену вышла девушка, похоже что она была главным действующим лицом. Ей было около двадцати лет, на ней были очень красивая узкая синяя юбка, белая блузка с открытым воротом, у нее были сильно загорелые, почти красные, руки и шея. К тому же щеки ее были здорово нарумянены, а на голове длиннющая желтая коса и кудряшки надо лбом. Она была похожа на мою куклу Клару. Всех, кто ходил по влажным доскам, она просто очаровала, особенно молодого человека в черном костюме, который приехал из города. Она что-то спросила у него, люди вокруг нас начали зажигать свечи. Сначала в женской половине, потом и в мужской. Мы с теткой тоже зажгли.

Вся церковь — или театр, не знаю, что это было, — от этого озарилась. Те, что были на досках, продолжали свою историю, мы молчали, и тут к ним на доски поднялся ксендз. Он был в черном, только вокруг шеи белел воротничок. Поднял руки, потом перекрестился, перекрестил нас, сидевших на скамейках, и начал проповедь: сказал, что те, кто приходит в церковь, как мы сейчас, получат в награду Царство Небесное…