Бумажныйй театр

Больше всего я любила маленькую картину (все остальные были гораздо больше ее, предметы и люди на них были почти в натуральную величину). Ее автором был какой-то французский художник XVIII века, а оборотная сторона была забрызгана чем-то похожим на кровь. Кровь я обнаружила, когда в доме делали ремонт и картины составили на полу в комнате, повернув лицом к стене. Изображала картина семейную сценку в галантном стиле. За круглым столом, уставленным чашками, сидел господин (бритый, но по-старому, то есть так, как брили в те времена, когда еще не умели устранить растительность с лица до полной его гладкости). Сейчас про такого мужчину сказали бы, что он недостаточно хорошо выбрит. Рядом с ним расположились две дамы, сильно декольтированные, в широких шелковых юбках. Одна молодая, одна старая.

Самым прекрасным было нечто такое, чего я до конца понять не могла и потому постоянно возвращалась к этой детали. Сидели они за столом возле открытого окна. Через окно был виден изумительный зеленый лес. Прямо чувствовалось, как он шелестит. Художник очень искусно выписал раму окна: она была прозрачной, сделанной как будто бы из стекла, а не из дерева, и у зрителя создавалось впечатление, что лес через оконный проем проникает в комнату, что его запахи смешиваются с запахом чая или какого-то другого напитка. Из леса в небо взлетало нечто неясное, вроде клочка тумана или пара от реки, но очень компактное, напоминавшее расплывчатую фигурку. Когда бы я потом ни попадала в лес, я всегда видела эту картину. И вижу до сих пор.

Меньше других картин я любила мужской поясной портрет в натуральную величину, который из флорентийской рамы тыкал пальцем в комнату и в каждого, кто на него смотрел. Лицо мужчины было красным, он был в парике, с горностаями на плечах, под подбородком у него белел пластрон священника. Властный и требовательный, он нарушал покой небольшого салона для рукоделия. И всегда казалось, что он куда-то спешит. Это был какой-то немецкий курфюрст в парике XVIII века, хмурящийся уже триста лет. Я прозвала его «Торопыга». Одним словом, я гораздо больше любила позолоченную раму, из которой он выглядывал, чем его самого. Помню, что его реставрировали и, к общему изумлению, оказалось, что картина написана на квадратном куске холста, хотя выглядела овальной и была заключена в овальную раму. Он был из тех, кому нельзя доверять.

И наконец, русский художник. На его картину я смотрела дольше всего в жизни. Быть может, даже все мое детство. В доме моих родителей у меня была своя комната, и я спала на железной кровати, одна из спинок которой (та, что оказывается перед глазами, когда ляжешь, то есть та, что в ногах) была расписана. И тоже без подписи. Но картина, изображенная на спинке кровати, была просто волшебной, волшебной она кажется мне и сейчас, когда я ее вспоминаю. Там была зима, был лес и маленькая заснеженная деревенская церковь, внутри которой горел свет. Казалось даже, что оттуда, через распахнутую настежь дверь, доносятся пение и запах ладана. Виднелись горящие под иконами свечи. Перед входом только что остановилась тройка разгоряченных гнедых лошадей, запряженных в сани, где сидели двое. Он был в цилиндре, она — в шубке с поднятым воротником, над которым в морозном воздухе блестели глаза. Я всю свою жизнь была влюблена и в нее, и в него, больше чем в кого бы то ни было из реально существовавших людей.

А теперь я расскажу, что было с этими картинами позже, по ходу течения моей жизни. Я выросла и жила отдельно от родителей, когда они расстались. Мать забрала с собой «Мистическое венчание святой Катарины», и эту картину я никогда больше не видела. Как и свою мать. Началась война, потом революция, потом опять война.

Когда вспыхнула революция, большевики отобрали наш дом, и некоторые картины пропали — на барахолках, в сараях. Так случилось с курфюрстом, который хмурился с XVIII века, и его мне не было жалко. Но меня приводило в отчаяние, что где-нибудь в сарае или на чердаке пылится, портится от сырости и в конце концов пропадет испанская Богородица с Младенцем Христом и ангелами-маврами. Прежде чем в наш дом сразу после экспроприации ворвались соседи, мне удалось спасти самую маленькую картину, единственную, которую я смогла завернуть в шаль и вынести, — ту, французского художника, с лесом, заглядывающим в комнату через окно.

Когда во время Второй мировой войны немцы оккупировали Украину, мне пришлось бежать из городка, бросив свое жалкое пристанище с висевшей на стене картиной. Вскоре после войны я туда вернулась, но не нашла ни картины, ни дома, в котором когда-то жила.

Железную кровать с нарисованной церковью и с той парой, в которую я была влюблена, я долго искала по барахолкам и помойкам. Но и эту картину я не нашла. Она вместе с другими сохранилась только в моих воспоминаниях.

Но и мои воспоминания скоро угаснут, поэтому память обо всех наших картинах я передаю читателю — пусть бережет их, покуда жив.