Дом на улице Гоголя (СИ)

Во время очередного визита на Ривьеру Наташа решилась поделиться с подругой тем, как проходит её лечение в клинике — ведь там случались непростые, даже мучительные моменты. Соня напряглась лицом, а как только Наташа догадалась замолчать, тут же перевела разговор в более лёгкое русло. Всё правильно, решила тогда Наташа: никто не хочет грусть делить. Сейчас, когда Батурлин спросил про её друзей, она подумала, что вряд ли Соня относится к означенной категории. Подруга детства, ставшая приятельницей — от слова «приятно».

Настоящие друзья случились в её жизни лишь однажды, в период учёбы на архитектурном факультете: Сергей, Герман и, конечно, Юля. Рассказывать про этих людей Батурлину будет не в пример сложней, чем живописать хозяйку шикарной виллы Софи Ланже. К тому же близкое знакомство с представителями если не элитарного, то, во всяком случае, весьма успешного слоя французского общества могло, вероятно, прибавить Наташе очков в глазах Батурлина. И всё же она решила познакомить его с Юлей Астаховой. Граф хотел через друзей лучше её понять: скажи мне, кто твой друг, и далее по тексту. Ну, вот, силь ву пле, мсье Батурлин.

Глава тринадцатая

Эти четверо были знакомы с семнадцати лет, с первого курса. Наташа, Сергей, и Герман вместе учились на архитектурном факультете загряжского строительного института, а Юля, девушка Германа, была со стороны — из местного университета, с журфака. Сергей и Герман сдружились сразу, их девчонки — Наташа с Юлей — по всем статьям должны были стать неразлучными подружками, как оно обычно складывается в подобных случаях, но этого не произошло. Подружиться с Юлей не получилось бы ни у кого: она была зашнурована так плотно, что рядом с ней чеховский человек в футляре показался бы свойским и разухабистым парнем. На первом курсе Юля ещё появлялась на их шумных сборищах, с застёгнутыми глазами сидела рядом с Германом, застёгнуто улыбалась и молчала. Вроде бы она не тяготилась бушующим вокруг неё весельем, но радости от её присутствия, точно, не было никакой. Никто особенно не горевал, когда со второго курса подруга Германа стала заглядывать на студенческие вечеринки архитекторов редко и ненадолго. Приходить не хочет, а отметиться надо — не даёт забыть о своём существовании, дабы мы губу на Герку не раскатывали, комментировали её явления народу Тамары, две подружки не разлей вода, «мы, Тамары, ходим парой», дуэт, олицетворяющий собой общественное мнение курса.

А раскатать губу на Германа, ой, как хотелось! Даже Тамары пытались бить под него клинья, били дуплетом, а там как карта ляжет, той и достанется. Номер, однако, не выгорел, карта не легла ни вдоль, ни поперёк: Герман, он же Гера, он же Герасим, оказался надёжно припаянным к Юлечке-мумии. После четвёртого курса ко всеобщему девичьему сожалению тема Германа была закрыта: он всё-таки женился на своей сушёной селёдке.

Некоторые ребята считали, что Юля очень хороша собой, находили её даже похожей на Одри Хепбёрн. Сходство, действительно, просматривалось: блестящие тёмно-карие глаза, смуглая матовость кожи, тонкий нос, высокие скулы, такая же чрезмерная, на загряжский вкус, худоба, но малоподвижность лица портила всё дело. Из-за крайней бедности мимики Юля производила впечатление человека себе на уме, если не сказать, с двойным дном, что само по себе уже не вызывало ни симпатии, ни доверия, а нарастающие подозрения в крайней заносчивости этой девицы окончательно оттолкнули от неё будущих архитекторов.

«Нет, ну почему такая несправедливость? — сокрушались Герины однокурсницы. — В кои-то веки попадётся классный парень, так он обязательно будет намертво схвачен прищепкой в виде такой вот Юлечки». Герман и в самом деле был по всем статьям хорош. Хоть он происходил из давно обрусевших немцев, но в данном случае сам Гиммлер не нашёл бы к чему придраться в смысле чистоты нордической расы. Высокий, статный, с открытым лицом, светловолосый и сероглазый, Герман Мунц был по-немецки аккуратен и обязателен.

Его друг Сергей Тимохин, в миру Тимоха, индивидуально для Германа — Серёга, красотой лица не блистал, ростом не вышел, ни косыми, ни прямыми саженями в плечах похвастаться не мог: щупленький, невзрачненький, и весь сказ; однако парень он был очень башковитый, учился блестяще, и в подруги себе отхватил самую потрясающую девчонку на курсе.

После четвёртого курса его девушка, Наташа Василевская, неожиданно бросила институт, вернулась в Сочи, откуда была родом, и там быстренько выскочила замуж за своего давнишнего знакомого, как-то связанного с морем и кораблями. В результате её исчезновения освободилось столько места, что даже абсолютно ничем не примечательные студентки стали казаться вполне привлекательными. Прошло какое-то время, и многие на курсе стали ощущать, что без Василевской стало тусклее. Позже дошло, что дело было не только в том, что она была яркой. Она была талантливой. Её весёлая талантливость вмещала в себе что-то очень важное для всех, но стало это понятно уже в отсутствии Наташи.

Как-то главный архитектор города предложил студентам творческую задачу, своего рода конкурс, в качестве главного приза в котором выступало участие в работе над профессиональными проектами. Все, конечно, вылезали из кожи — понимали, что речь идёт о выгодной стартовой площадке для будущей карьеры. Победил проект Сергея Тимохина, и это никого не удивило, и даже не вызвало зависти — так оно, вообще-то, и предполагалось. Переплюнуть Тимоху было делом почти нереальным, поэтому почётным, однако в тот раз оно никому не удалось.

Когда самый авторитетный архитектор города оценивал представленные студентами проекты, он произнёс слово «талант». Это вожделенное, сладкое, жгучее, почти нестерпимое слово прозвучало лишь однажды, и относилось оно вовсе не к Тимохиной работе. Наташин проект был сырым, непроработанным в деталях, и в этом не было ничего неожиданного — Василевская никогда не отличалась излишним усердием. Он не заключал в себе острых решений, трюкачества и авангардных идей, понятных лишь их автору, и это непрыганье выше головы впередистоящего тоже было в Васином духе. Но она сумела соединить стандартные узлы и блоки совершенно нестандартным, даже парадоксальным образом, при внимательном рассмотрении оказывающемся оправданным и рациональным.

Работы подавались студентами неподписанными, и координатор конкурса в конце обсуждения очередного анонимного проекта просил автора представиться. Когда Наташа поднялась, главный архитектор сначала с удовольствием, которое и не думал скрывать, долго смотрел на неё, а потом произнёс фразу, включающую заветное слово:

— У вас есть талант, девушка, но вам нужно больше работать.

Слово, недолго покружив над головами внезапно притихших студентов, упорхнуло в открытую дверь аудитории и тут же стёрлось из памяти. Запал главный на Ваську, не устоял старик, снесло ему крышу от вида нашей красотки, решили на курсе, хотя все прекрасно знали, что главный архитектор города не тот человек, чтобы кидаться заветными словами направо и налево. Наташу воспринимали как яркое солнечное пятно, как экзотический цветок, и никто не рассматривал её как серьёзного в будущем архитектора.

Сергей потерялся, сник, когда Наташа его бросила — все знали, что их отношения закончились с её отъездом. «Оторва она все-таки, эта Василевская. Такому парню голову скрутила! А сама — фьюить — и упорхнула в Сочи, где тёмные ночи, — строго осудили Наташу Тамары. — И с доцентом Дунаевым чего-то мутила, и вообще. Вертихвостка, она и в Сочи вертихвостка».

Глава четырнадцатая

За полгода до знакомства с Батурлиным Наташа легко пережила тот факт, что Сонино плечо не пожелало быть подставленным для выплакивания. Мысль, что насквозь офранцуженная Софи Ланже могла бы стать жилеткой для слёз скоро стала казаться ей страшно глупой: это было бы слишком по-русски. Однако, когда спустя некоторое время Наташе понадобилось не женское сочувствие, а действенное дружеское участие, выяснилось, что эта штука стоит на вес золота, и взять её негде. Конечно, у Наташи был дед, который всегда пришёл бы на помощь, и, что немаловажно, сумел бы оказать эту помощь, но он слишком близко к сердцу принимал проблемы внучки, а она не могла заставить деда в очередной раз волноваться из-за себя.