Дороги Катманду

Когда мимо застывшего на обочине Оливье прогрохотал грузовик, он прокричал заполнившим кузов пассажирам: «Катманду?» — и махнул рукой в сторону долины. Все в кузове принялись отрицательно качать головой, смеясь и выкрикивая непонятные фразы.

Оливье свернул на сокращающую путь тропинку и быстро зашагал вниз по склону, мурлыча какую-то глупую мелодию, песенку счастья.

По всем дорогам в Катманду стекались крестьяне в пестрых, иногда даже довольно чистых, одеждах. Семьями, целыми деревнями, взрослые, старики и дети, идущие с четырех сторон света и со всех промежуточных направлений, спешили к центру мира, которым в этот день стала главная площадь Катманду, на которой храмы самых разных размеров, столь же многочисленные, как деревья в лесу, были заполнены небесными и земными богами. В этот день в этом месте людям и богам полагалось встречаться, беседовать и радоваться тому, что каждое существо в мире находится на своем месте и делает то, что должно быть им сделано. И все радовались жизни и смерти, непрерывно сменяющим друг друга, противоположным и в то же время стремящимся в одном направлении.

Оливье, до сих пор в одиночестве шагавший по своей тропинке, скоро был поглощен все более и более густой толпой радостных грязных людей, пахнущих сеном и навозом. Его сжимали со всех сторон, толкали и тянули вперед, пока он не попал в стены Катманду через западные ворота.

Толпа завлекла его на узкую улочку, ведущую к площади. В воздух поднималось едкое облако пыли из растоптанного тысячами ног высохшего на солнце коровьего навоза, помета собак и обезьян и человеческого кала. Проникнув в ноздри Оливье, отвратительный запах едва не задушил его. Он поспешно прижал к лицу носовой платок, но тончайшая пыль просачивавшаяся сквозь него, продолжала производить такой же эффект, как негашеная известь. Сунув платок в карман, он глубоким вдохом через рот заполнил свои легкие пылью с запахом дерьма и. перестал замечать его. Так бывает в море, когда ты, кинувшись очертя голову в воду, невольно хлебнешь добрую порцию. Сопротивляясь, ты только ухудшаешь свое положение, продолжая поглощать горькую воду, пока не утонешь. Если же подчинишься, то быстро превратишься в рыбу.

Толпа замедлила движение, пропуская корову, выбравшуюся на улицу через распахнутые двери. Не реагируя на людскую массу, она неторопливо пересекла проезжую часть и сунула морду в лавочку на противоположной стороне. Не обнаружив среди медной утвари ничего достойного внимания, она медленно направилась к площади. Это было упитанное животное, преисполненное чувства собственного достоинства. Обгонявшие корову люди старались не задеть ее и ничем не потревожить. Обе стороны улицы были заняты лавочками без витрин, с настежь раскрытыми дверями. Они были заполнены металлической посудой, веревками, инструментами, религиозными картинками, ожерельями из жемчуга и красного коралла, мотками шерсти, непальскими одеяниями и европейской одеждой, шапочками самых разных цветов и прочей хозяйственной мелочью, заполнявшей небольшие коробки. Там можно было увидеть небольшие кучки порошка желтого или красного цвета на зеленых листьях или клочках рисовой бумаги, кусочки непонятной еды, сложенные в виде конусов, лепестки цветов и множество других предметов, происхождение и назначение которых оставалось для Оливье непонятным. Много места занимали ведра, тазы, миски, браслеты, ужасные статуэтки и разные другие пластмассовые изделия индийского производства. Ветхие домишки, казалось, были готовы в любой момент обрушиться на жалкие лавчонки. Великолепные ставни из резного дерева разваливались, деревянные кружева, украшавшие фасады, были изъедены временем, пороги стерты, а балки изогнуты. Но мимо этих дряхлых строений, по улицам превращенного в мумию города стремилась толпа юных, здоровых и жизнерадостных людей, увлекая за собой Оливье.

Он пытался, впрочем, без особой надежды, разглядеть между головами людей силуэт Джейн или кого-нибудь из ее приятелей. Но ему не встретилось ни одно европейское лицо, и в его ушах стоял сплошной гул от слов, произнесенных на неизвестном языке. Он ощущал себя здесь более чужим, чем в любой другой стране. Его словно погрузили в иное пространство, с обитателями которого он мог общаться с тем же успехом, что и с муравьями или курами. Но он был уверен, что имеет дело с доброжелательным племенем, от которого не может исходить никакое зло, хотя, впрочем, и добро. Только улыбки и дружелюбные жесты, сопровождающие непонятный язык, любезность вместе с безразличием. Старые и молодые, мужчины и женщины мелькали, обращая на него внимания не больше, чем на какой-нибудь бесполезный предмет. Они были охвачены радостью повстречаться со своими богами и провести праздник вместе с ними.

Вдали, в конце улицы, Оливье уже видел возвышающийся над домами лес храмов, слышал звуки музыкальных инструментов и нестройный хор поющих голосов. Его вытолкнули на площадь в тот момент, когда на ней появился оркестр, в котором наряду с небольшими скрипками преобладали странные духовые, струнные и ударные инструменты из дерева и металла. Музыканты извлекали из них звуки, способные погрузить в нирвану любителей атональной музыки. Тем не менее музыка были жизнерадостной, а мелодия свободной. За музыкантами медленно передвигался буйвол, украшенный цветами и разноцветными лентами, которого вел за собой мужчина в маске обезьяны. Вслед за буйволом шел воин, игравший чудовищными мускулами, на котором из одежды была только узкая полоска ткани на чреслах. На правом плече сверкало длинное, широкое и тяжелое лезвие кривого меча, заточенного с внутренней стороны изгиба. Он возглавлял группу разодетых в пестрые одежды танцоров, лица которых скрывались под ярко раскрашенными масками богов и демонов. Не останавливаясь, они разыгрывали сцену, изображавшую, по-видимому, один из актов творения.

Справа от Оливье высоко в небо устремлялся громадный храм. Построенный в виде массивной четырехгранной ступенчатой пирамиды из красного кирпича, он заканчивался одиннадцатью квадратными крышами, налегавшими друг на друга, постепенно уменьшаясь, и гармонично продолжавшими таким образом свое пирамидальное основание.

Под самой нижней крышей находилась открытая дверь, за которой виднелись тысячи золотистых огоньков. Сбоку от двери расположилась группа хиппи, около двух десятков девушек с длинными волосами и заросших бородами юношей в экстравагантных одеждах. Возвышаясь над толпой, занявшей ступени на боковой грани пирамиды, они вместе со всеми наблюдали за приближающейся процессией.

Они были слишком далеко и слишком высоко от Оливье, чтобы он мог различить лица, но, несмотря на это, он был уверен, что узнал бы Джейн, находись та среди них. Но, может быть, они знали ее и, по крайней мере, могли сказать, где находится девушка.

Он осторожно, боком, протиснулся сквозь плотную толпу к основанию храма. На его нижних ступенях крестьяне разложили плоды своих трудов: связки шпината с листьями в половину газетного листа, груды редиса размером с бутылку, пучки мелкого лука с длинными зелеными хвостами, самые разные фрукты, кучки которых не помещались на ступеньках и спускались на пыльную землю, что, впрочем, не имело никакого значения для тех, кто с детства привык к этой пыли.

Оливье прошел между двумя стражами храма, сидевшими по сторонам лестницы, поднимавшейся к двери золотистых огней. Это были каменная львица с выкрашенным в красный цвет носом и добродушный лев с половыми органами такого же цвета. Почтительные руки паломников натерли шафраном морды зверей и посыпали головы лепестками роз.

Кортеж музыкантов и танцоров с буйволом в их рядах продолжал обходить площадь, останавливаясь перед каждым алтарем, перед каждой стелой, перед каждой украшенной цветами статуей божества. Музыканты исполняли торжественную мелодию, танцоры совершали ритуальный танец, после чего кортеж трогался дальше. Буйвол тащился вслед за ними с опущенной мордой. Очевидно, он представлял, что его ждет.