На фига попу гармонь...

Главное – мыслить по-русски!» – опомнившись, тут же преобразился в безрукого, наблюдая с паперти, как к стоявшему на четвереньках Джонни подошел мужчина в гимнастерке, галифе и начищенных хромовых сапогах. На голове его была фуражка защитного цвета с коротким козырьком.

– Марксик! – любовно погладив кудлатую голову и буй-ную бороду, произнес мужчина. – А вы, товарищ Энгельс, сле-дите за ним как следует, – строго выговорил громиле Джинну и полез в карман.

Джонни, облизываясь, сделал стойку и на лету поймал вкусную конфетку.

– Это что за господин? – стараясь говорить без акцента, спросил у Филимона «безрукий».

– Это не господин. Это – товарищ… Наш бывший секре-тарь парткома.

Дон Чезаре почувствовал к человеку в форме братскую привязанность.

– Меркурий ты наш! – почти без акцента произнес Джинн, обращаясь к деду, который в это время достал из валенок прокладки с крылышками и положил их обратной стороной.

– Сухо и комфортно! – довольно шмыгнул он носом и радостно загудел: – У-у-у, кого я вижу… квагтигантов бог пгинес, – глянув на церковь, потом на дона Чезаре, перекрестил грудь.

Дон Чезаре забылся дважды…

Во-первых, он вытащил из-за пазухи вполне работо-способную и даже холеную, но, по его версии, отрезанную поездом руку с часами «Роллекс» на запястье… и, во-вторых, перекрестился по-католически, слева направо.

«Слепой» внимательно пригляделся к нему и забубнил: «Пьюст сегда бьюдет солнце… – думая о том, что это вовсе не безрукий попрошайка, а самый взаправдашний оперативник ФСБ. – Вон они, как меня в Москве пасли… Там ушел, а здесь выследили… К тому же вся Шалопутовка знает пароль…

Надо съездить в Тарасов, связаться с резидентом и получить подтверждающие инструкции… К кому меня послали – к деду или негритосам?.. Пусть уточнят…

А если завтра не найду агентов, значит, их арестовал тот «безрукий», а на меня у него ничего нет… Я просто слепой…»

– А не смотаться ли мне в Тарасов для корректировки зрения? – громко произнес он, попеременно оглядывая негров, «безрукого» и деда Пашку.

– Да мотай хоть в задницу, а стакан семечек купи! – высказал свое мнение местный пропагандист семян подсолнечника. – Пгавда, гебята? – обратился за поддержкой к своим жильцам.

– Иес! – гавкнул один.

– О’кей! – произнес другой, окончательно сбив с толку шпиона.

«Да-а-а! А может, это они фээсбэшники?!» – уставился на заезжих мафиози.

Марксик под его взглядом радостно покрутил предпо-лагаемым виртуальным хвостом, Энгельс даже внимания не обратил на шпиона – своих забот хватало.

«Безрукий» плюнул – на кого бог пошлет – и попытался разыграть эпилепсию, дабы нейтрализовать два допущенных недавно промаха. Одни только негры заволновались и, подхватив коробку с мелочью, бросились к «слепому».

– Мы-мы-мы… Мы это! Антенну конфисковали, вот и сидим здесь, собираем информацию, – кивнули на полосатого гармониста, – да и деньги закончились… Не могли бы помочь в счет зарплаты? – юлили агенты.

– Какие бабки? Вы с ума, пацаны, сошли, – возмутился освоившийся уже в России шпион. – У нас же разные ведомства… У вас – ФБР; а у меня – ЦРУ… Надо все согласовать, а это – время… – повернулся и, напевая вполголоса: «Пьюст сегда бьюдет солнце», направился в сторону автобуса «Шалопутовка – Тарасов».

«Утопить бы слепого козла в Глюкалке!» – было одно-значное мнение агентов ФБР.

– Грендфаза! Ты настоящий шоумен! Возьми меня своим импресарио, и тебе не надо будет торговать семечками, – похлопал деда Пашку по плечу Джинн-Толик.

«Какие-то слова у него мудгеные… – «шоу-мяу»… «импгесагио»…»

– Толян! Яму-то под согтиг копаешь? – спрыгнул с заоблачных высот на грешную землю дилер подсолнечной продукции.

– А то-о! Уже по пояс вырыл, – похвалился член «Опиумного кругляшка», – а Дорофей колорадского жука обирает, – на приличном русском отчитался начинающий полиглот.

Дон Чезаре, внимательно оглядев напоследок филимоновскую гармонь, собрал левой рукой мелочь и, поднявшись, подошел к деревенскому большевику.

– Товари-и-щ! – проникновенно сказал он. – Я слышал, ты говорил о великих учителях человечества – Марксе и Энгельсе, – кивнул в сторону Джинна и сидящего у его ног Джонни, – я преклоняюсь перед ними…

Пшенин подозрительно оглядел инвалида, и суровые глаза его потеплели, скользнув по фуфайке и зеленым галифе, заправленным, как у него, в сапоги.

– Я бывший секретарь парткома тарасовского болто-заклепочного завода им. В. И. Ленина, – заговорщицки зашептал дон Чезаре в ухо местному коммунисту, – вынужден жить в подполье и готовить революцию, чтоб отнять у буржуев награбленное и отдать бедным, – потыкал пальцем в свою грудь.

– Здравствуй, товарищ… – проникновенно пожал ему руку Пшенин.

– Я потомственный коммунист, – для закрепления успеха продолжил обработку бывшего члена КПСС дон Чезаре, – еще мой дед, – потер глаза рукавом фуфайки, – нес бревно на субботнике вместе с Лениным…

– То-о-ва-а-ри-и-щ! – чуть не обнял «безрукого» Пшенин. – Ведь и мой дедушка нес вместе с Владимиром Ильичом это бревно.

– Твой с какой стороны стоял? – заинтересовался дон Чезаре.

– С левой, ближе к краю, – получил ответ.

– А мой – аккурат посередке… Да ведь мы братья-а, – кинулся в объятья Пшенина. – Я поживу у тебя пару деньков? – пока обнимались, шепнул дон Чезаре. – А то буржуи наняли мафию, чтоб преследовать меня…

– Да какой разговор! Живи, сколько хочешь, друг, – прослезился бывший колхозный секретарь парткома.

– Вон они! – указал глазами на пьяных латиносов, шаткой походкой тащившихся мимо церкви к базару разжиться продуктами.

– Точно… Мафия! – заскрипел зубами Пшенин, разглядывая смуглых мужиков в шортах и прожженных рубахах.

– Хлеб, посыпанный опием!.. – торжественно поднял недоеденную Джеком булочку с маком хромой, уделанный еще Буратиной латинос.

– Значит… выращивают тут опиумный мак! – сделал вывод опаленный жестокой российской действительностью бригадир Педро.

«Мотаются, как оторванные уши мученика Трофима, да еше про «опиум для народа» рассуждают», – недовольно разглядывал представителей меделинского картеля окончательно не протрезвевший отец Епифан, вышедший на паперть после обедни и неправильно понявший про булку с маком.

– Христос выгнал из храма нечестивых торговцев, – указал пальцем на деда Пашку шалопутовский пастырь, – так и я…

– Все понял, отче!.. – не дал тому закончить «нечестивый торговец», мигом сунув в карман стакан и увязав мешок с остатками деревенского лакомства. – Исчезаю! – перекрестился на отца Епифана, заслонившего монументальной фигурой церковь, и шустро полетел по улице на своих прокладках с крылышками Гермеса.

Двое квартирантов еле поспевали за ним.

Так же быстро, но в другую сторону уходил отряд коммунистов из двух человек.

За партячейкой потянулись и агенты.

Последним покинул паперть злостный браконьер Филимон, с удивлением заметивший в проезжавшем автобусе своих приятелей со здоровенной спутниковой антенной.

«Где же это Евсейка ее спер?» – подумал он.

В том, что в деле замешан пастух, Филимон даже не сомневался.

* * *

– Ое-ей, мамо-о-чки-и! – придя из церкви, убивался по украденной гармони дед Пашка.

Двое его квартирантов внимательно слушали жутчайшую историю похищения века в изложении дугообразной бабки.

– … Вошел на копытах… – перекрестилась в сторону иконы. – При ем нишаго не было… Шам ш рожи штрашон ужашно… потому как на ей чулок надет, – пожевала она беззубым ртом. – В какую-то хламиду жавернутый… быдто упокойник в шаване, – вновь перекрестилась на икону. – Шасть туды, шасть щюды… мужикальный штрумент, ирод, увидал, ажно затряшша вещь… цоп ево и был таков… Ое-ей, мамочки-и! Гоге-то како-о-е-е.

– А ты, стагуха, не могла яво ухватом оггетъ… али поленом каким ошагашить?.. Видишь, вгажина мужнюю гагмонь тянет бессовестно…

– Или головой его в живот… – засверкал глазами и замахал руками Джинн-Толик.