Дорога на Мачу-Пикчу

Александра Николаевна вскинула на доктора покрасневшие от слез глаза:

— «Был», потому что был! — и пояснила: — Когда мы только познакомились. Великолепно рисовал, писал стихи, ему все давалось легко, все казалось интересным. Мог бы стать хорошим художником, только… только человек предполагает, а Бог располагает! Так ведь, кажется, говорят, когда жизнь переиначивает все по-своему. А может, и не жизнь, может, сами люди. Глеб с его развитым воображением и творческой фантазией мог многого достичь… впрочем, и достиг! Вопрос лишь в том, чем достигнутое мерить. Только вот счастья это нам не принесло, — она потыкала в толстенное дно пепельницы недокуренной сигаретой, поморщилась: — История, в общем-то, банальная! Время, если дать слабину, имеет свойство затирать индивидуальность. Пустил жизнь на самотек и, не успеешь глазом моргнуть, стал таким же сирым и убогим, как все: в душе пустота, в толпе не отличить. А Глеб, к тому же, был редкостным везунчиком, этаким удачливым неудачником…

Слушавший ее внимательно, Ситников переспросил:

— Что вы имеете в виду, я что-то не очень понимаю?..

— Что?.. А вот что! — слезы на глазах Александры Николаевны высохли, в чертах милого лица проступила решимость, как если бы у нее появилась наконец возможность выговориться. — Как бы ни складывались обстоятельства, они всегда были в его пользу. Он двигался по жизни словно танк, подминая под себя всех и вся, но… как пел Высоцкий: по чужой колее! Теперь понимаете? Когда разразилась перестройка, друзья его будто с ума посходили, все, чем раньше дорожили, потеряло для них ценность. Есть такой английский термин: «крысиные гонки», он прекрасно описывает то безумие, что пожаром охватило людей. Как же тут обойтись без Дорофеева? Он впереди на лихом коне! — Александра Николаевна криво усмехнулась. — Только все, кто с ним начинал, кончили, кто на кладбище, кто под забором, а Глеб не только устоял, но и преуспел. Приобрел обанкротившийся завод, нашел нужных людей, поставил дело на широкую ногу, в хватке ему не откажешь. Потом еще что-то прикупил, я уже не помню что, мне было не интересно. Потом окончательно вошел во вкус и понеслось. Но даром, даром это ему не прошло… — выражение ее лица стало болезненным. — Изменился Глеб, очень сильно изменился! Я уж не говорю о появившихся барских замашках, чего от него никак нельзя было ожидать. Раздражительный стал, нетерпимый, физически очень быстро погрузнел. Я как его сейчас увидела, сразу вспомнила того, прежнего…

Александра Николаевна сделала движение, будто хотела поднести к глазам платочек, но от слез удержалась. Ситников едва заметно улыбался. Он давно уже заметил, что лица находящихся в коме людей дают представление о том, какова истинная природа человека. В обыденной жизни их скрывает маска, в то время, как в гробу они наливаются свинцовой тяжестью, как если бы из необходимости соответствовать печальной значимости момента.

— Много раз пыталась с ним поговорить, — продолжала Александра Николаевна, вздыхая, — все безуспешно. Последнее время ходил мрачный, угрюмый, слова ему не скажи…

И эта особенность была Ситникову знакома. Приближающаяся смерть отбрасывает бегущую впереди себя тень, думал Павел Степанович, стараясь никак свои мысли не выдать. А тут еще услужливая блондинка с пышными формами, вспоминать о которой его гостья, естественно, не хочет…

— Все как-то разом изменилось, — Александра Николаевна полезла в сумочку за сигаретами и, возвращаясь к причине своего ухода, как бы между делом заметила: — Да и жизнь, пусть даже с близким человеком, рано или поздно превращается в привычку… — Подняла голову в тот момент, когда с губ доктора еще не успела слететь мимолетная, но не чуждая иронии улыбочка. Спросила с неожиданной агрессией: — Я сказала что-то смешное? Или вы так не считаете?..

Ситников провел ладонью по лицу. Не составляло большого труда представить себе жизнь этой женщины. Порой, чтобы скоротать время в транспорте — машиной в городе он старался не пользоваться — Павел Степанович развлекался тем, что угадывал как, а главное чем живет тот или иной человек. Все люди играют в игры, это была его игра. Незаметно вглядываясь в незнакомца, он пытался понять, что того беспокоит, вообразить себе его устремления и надежды. Ведь только кажется, что жизнь богата вариантами, на самом деле она скудна и до обидного предсказуема. Эта способность чувствовать природу людей, возможно ошибочная и надуманная, повлекла за собой привычку смотреть и на себя со стороны и, хуже того, в контексте быстротекущего времени. А стремление осмыслить жизнь, как известно, лучше любого яда отравляет человеку существование.

Вместо ответа Павел Степанович неопределенно пожал плечами:

— Скорее всего вы правы, все что у нас есть можно отнести либо к привычкам, либо к наркотикам. Любовь — наркотик и молодость — наркотик, а кризис среднего возраста так просто типичная наркотическая ломка…

Улыбнулся краешком губ, как бы ставя на отклонении от темы точку. Разговор ничем не напоминал его беседы с родственниками пациентов. Ситников нахмурился:

— Скажите, может быть ваш муж чем-то увлекался, посвящал чему-то досуг?..

— Что-то я не припомню, чтобы он у Глеба был, — хмыкнула Александра Николаевна. — Если иногда возвращался домой пораньше, брал детектив, он эту муть зеленую любит, и уходил к себе в кабинет. Говорил, будто оправдывался, что это помогает ему отвлечься от забот, причем чем глупее сюжет, тем оно и лучше…

Павел Степанович покачал головой, как если бы разделял прозвучавшее в словах женщины пренебрежение. Спросил после короткой паузы:

— Скажите, не случилось ли в последнее время чего-то, что могло нанести ему душевную травму?..

— Для этого, как минимум, надо иметь душу… — усмехнулась Александра Николаевна с грустной улыбкой. — Разве что смерть дяди, но у Дорофеева с ним были очень сложные отношения. Люди они очень разные. По своему, думаю, друг друга любили, но ни в чем, даже в мелочах, сойтись не могли. Ничего другого, о чем бы я знала, вроде бы не случилось. Дорофеев ушел в себя и судить о его состоянии мне было сложно…

Значит, Дорофеев! — отметил про себя Павел Степанович. Манера эта, называть мужа по фамилии, была знакома ему не понаслышке. Начиналось все, вроде бы, в шутку: Ситников, пойдем в ресторан! Что-то ты сегодня грустный, Ситников! Ситников… Ситников… Ситников… Только был в этом и некий тревожный звоночек, который он во время не расслышал… или не захотел услышать. Предупреждение: не все так здорово в Датском королевстве. Дальше, больше. Потом наступает время, когда иначе тебя уже и не называют, а главное, по другому о тебе не думают. Впрочем, не думаешь о ней и ты. Совсем не думаешь. А Александра Николаевна еще спрашивает, не превращается ли жизнь в привычку!

Павел Степанович поднялся со стула и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету:

— Что я вам хочу сказать, милая Александра Николаевна!.. — запнулся. «Милая» вырвалось как-то само собой и она не могла этого не заметить. Оговорочка по Фрейду, хмыкнул Ситников и продолжал: — Так вот! — и снова замолчал, поскольку эти два коротких словца прозвучали подтверждением намеренности такого к ней обращения. — Хм!.. Нам сейчас очень важно найти то звено в цепочке событий, за которое следует потянуть, чтобы вывести Глеба Аверьяновича из его состояния. Как это сделать?.. Вопрос непростой, но у меня на этот счет есть одна догадка. Известен случай, когда человек пролежал в коме двадцать лет, а потом вернулся к жизни. Точно не знаю, но могу предположить как это произошло. Человеческая психика — очень тонкая вещь, поэтому я и хочу найти нить Ариадны, которая привела бы нас к отказывающемуся от контактов с внешним миром сознанию. Иногда, скажу я вам, в лечении помогает совершеннейшая мелочь или даже самая обычная наблюдательность… — Павел Степанович подсел на диван, глаза его блестели. — Был в моей практике один случай! Типичнейшая кома, но причина опять же не ясна. Анализы в полном порядке. Начали мониторинг состояния, я поговорил с родителями девушки — безрезультатно! Ночи напролет просиживал, все думал, как быть, только однажды иду по коридору, а из ее палаты выходит нянечка — прошу извинить за такую подробность — с судном. Я к ней: почему судно? Она на голубом глазу отвечает: больная попросила. Я бегом в палату. Пациентка в коме! Реакции нулевые, на электроэнцефалограмме, как положено, медленные колебания. Тут-то меня и осенило, нужна консультация психиатра. Вызвал своего однокашника по институту, он теперь известный профессор, величина. Тот, как девушку увидел, тут же заявил, что прекрасно с ней знаком. Оказывается, у ее матери и отчима были две свои дочки, и в детстве девушка элементарно недополучила любви. Относились к ней хорошо, кормили, одевали, но по-настоящему не любили. Тогда-то она и подметила, что стоит заболеть, как сразу же на нее изливаются потоки заботы и человеческого тепла. На этой почве и развилась истерия, а болезнь эта, как известно, великая мастерица имитировать другие заболевания, включая кому. В английском языке даже есть описывающий этот синдром термин «лав дефишенси»…