Дорога на Мачу-Пикчу

Дождь за окном не то, чтобы лил, но и не прекращался, сеял, словно через мелкое ситечко. Ни в живых, ни в мертвых, думал доктор, глядя на выкрашенное невнятной краской небо. Очень подходящее к случаю сравнение, отметил он про себя и невесело усмехнулся. Такие тусклые, дождливые деньки с их меланхолией как будто специально были созданы, чтобы будить воспоминания. Покойный профессор, не в пример многим, был человеком на редкость тонким и интеллигентным. Однажды, в порыве откровения, признался. Случилось это на многолюдном банкете по поводу защиты Ситниковым докторской. Совсем уже был стареньким. Отвел любимого ученика в сторонку, положил сухенькую ладонь ему на рукав: Знаете, Павел Степанович, — всех врачей он всегда величал по имени отчеству и требовал того же от них, — я сейчас скажу вам одну вещь, так вы уж, голубчик, на старика не осерчайте! В моей практике не раз встречались пациенты… — только, ради бога, об этом никому! — кто выходил из комы самостоятельно. Я имею в виду по собственной воле. Захотел и вышел, или лучше сказать: вернулся. Чушь, конечно, полнейшая, но… — он покачал едва заметно головой, — все так на самом деле и есть! Глаза его вроде бы смеялись, но была в них и настороженность, и вопрос: поймет ли?

Ситников понял. Не сразу. Со временем. Но иного профессор наверняка и не ожидал. Сам теперь при званиях и регалиях, Павел Степанович в полной мере разделял мнение старика. В его обширной практике не раз встречались случаи, наводившие доктора на ту же крамольную с точки зрения ортодоксальной науки мысль. Более того — и куда как более, можно сказать, за гранью и почти что криминал! — профессор Ситников пришел к выводу, что некоторые из его пациентов и впадали в кому по собственной воле, поддавшись давлению превышавших их возможности обстоятельств. Не то, чтобы сознательно, это было бы уж слишком, а как бы сбегая таким образом от опостылевшей вконец жизни.

Да и куда еще, как не в себя, от убогости человеческой сущности бежать! — вглядывался Павел Степанович в унылый пейзаж за стеклом. — Не стреляться же в самом деле и не лезть в петлю, что есть величайший из смертных грехов. Человек элементарно не выдерживает одиночества и окружающей бессмысленности, вот и сваливается в кому, как потерявший управление самолет в штопор. Случается это, конечно же, бессознательно, а вот что при этом происходит с сознанием — большой вопрос, ответа на который найти еще долго не удастся. Впрочем, может это и к лучшему, не хватало только, чтобы человек с его извращенной моралью и в грязных сапогах вторгся в святая святых самой природы…

Профессор Ситников не спал уже вторые сутки, поэтому мысли его текли, словно по выбитой колее, по привычному кругу, Думая о своем новом пациенте, Павел Степанович удивительным образом думал и о себе, и даже в большей мере о себе. Как так получилось, что этот далеко еще не старый, успешный мужчина влетел на полной скорости в коматозное состояние? Что толкнуло его? Почему?.. А Ситников, который доктор наук и профессор? Разве он не знает, что, пользуясь терминологией шахматистов, и сам подвисает на стрелке? Разве не к нему по утрам холодком под сердцем подступает пустота бытия? Кто же, в таком случае, поднимается на рассвете, заваривает крепкий кофе и подолгу курит, глядя на пустынный в этот ранний час парк?..

Между тем внизу у ворот клиники происходила какая-то суета. Судя по жестикуляции охранников, они отказывались пропускать на территорию больницы красный «фольксваген». Наконец полосатый шлагбаум поднялся и автомобильчик подкатил к входу в корпус. Интересно, сколько эти архаровцы берут? — подумал Ситников, бросив мельком взгляд на часы. Большая стрелка на циферблате упиралась в римскую восемь. Спросить, что ли? Надо будет рассказать о поборах главному… — но про себя Павел Степанович прекрасно знал, что и не спросит, и уж точно не скажет. Он догадывался, кто через пару минут будет сидеть в его кабинете на потертом кожаном диване. Вздохнул тяжело. Разговор предстоял трудный, да и сколько на его веку было уже таких вот разговоров! Сколько глаз смотрело на него с надеждой, сколько слышал он просьб и посулов. Шутил учитель, шутил! — реаниматолог это божье наказанье, а вовсе не подарок судьбы. Куда бы еще ни шло, будь он простым ординатором, за него отдувалось бы начальство, но в обязанности заведующего отделением входили беседы с родственниками, а если и не входили, то Ситников самостоятельно их на себя возложил. А тут еще случай неординарный! Надо было идти в стоматологи, вспомнил Павел Степанович присказку начальника полевого госпиталя. Тогда он был еще просто Павлом и носил на плечах капитанские погоны. Закончив очередную операцию, подполковник выходил покурить и подышать свежим воздухом, смотрел на окружавшие палатки горы и притворно жаловался, что зря не выбрал в свое время денежную карьеру ортопеда. Наступала звездная южная ночь, он звал к себе Ситникова, наливал на дно стакана на палец спирта…

В дверь постучали. Павел Степанович ткнул недокуренной сигаретой в хрустальное дно пепельницы и повернулся.

— Да, да, прошу!

В кабинет вошла среднего роста стройная женщина. В темных брюках и спортивной куртке она выглядела мальчишкой, если бы не большие, серые глаза. Они смотрели на доктора настороженно и в то же время отчужденно. Во взгляде ее не было ни тревоги, ни надежды, а лишь готовность принять случившееся без прикрас, как оно есть.

Та-ак! — сказал себе Ситников, как говорил всегда, когда чего-то не понимал, а не понимал он, что с ним теперь происходит. Взявшись описывать состояние доктора, поднаторевшие в поэзии люди не преминули бы заметить, что от полноты обрушившихся на него чувств Ситникову стало трудно дышать, но это была бы откровенной романтической ложью. Какое там дышать, Павел Степанович был не в состоянии вдохнуть! Сам же он, сидя задумчиво за поздним ужином, мог бы сказать жене: знаешь, сегодня со мной случилось нечто из ряда вон выходящее! И, не уточняя, замолчать. Только вот жены с некоторых пор у Ситникова не было. — Та-ак!

Женщина нерешительно стояла у двери, доктор нерешительно у окна. Под высоким потолком ярко горела лампа, за стеклом смеркалось. Земля готовилась к встрече с метеоритным потоком Драконидов.

— Павел Степанович? — как если бы сомневаясь, спросила женщина, чем вывела хозяина кабинета из состояния прострации.

Ситников вздохнул.

— Александра Николаевна? — провел ладонью по бледному лицу. — Проходите, пожалуйста, присаживайтесь! Извините, у меня был длинный день…

Сделал приглашающее движение рукой, показывая на потертый диван, но сам с места не сдвинулся. Подождал пока посетительница опустится на кожаные подушки и только тогда прошел за рабочий стол с компьютером и разложенными текстом вниз открытыми книгами. Ситуация таким образом была приведена к стандартной, в которой велись беседы с родственниками пациентов, только вот сам Павел Степанович был далек от своей лучшей формы. Боксом он никогда не увлекался, но теперь мог представить, что чувствует спортсмен, получив удар в солнечное сплетение. Ему бы очутиться в своей стихии, взойти на кафедру и прочесть врачам лекцию о синдроме критических состояний… Ситников поднял глаза на женщину. Как будто не знал, к каким последствиям это приведет. Вместо того, чтобы сразу перейти к делу, показал кивком головы на книжный развал:

— Заработался…

Господи, как же ему хотелось, чтобы Александра Николаевна улыбнулась, сказала, что и сама это видит, но к его словам она осталась безучастной. Сидела, плотно сжав губы, и ждала, что за этим последует. Ситников разозлился. На себя.: вместо того, чтобы расставить точки над «i», начал, вдруг ни с того, ни с сего, извиняться! Спрашивается: за что? За то, что сутки не отходил от кровати ее мужа?.. Черт подери, оказывается, она замужем! О муже-то он совсем и позабыл, хотя именно из-за него просил ее приехать. Такая милая женщина и вдруг замужем!..

В голове доктора все как-то разом перепуталось. Логика человеческого общения подсказывала, что говорить теперь должна Александра Николаевна, но та продолжала упорно молчать. Откуда у нее это спокойствие? — думал Ситников, закрывая без разбора книги и складывая их в стопку. — Чего она ждет? На что надеется? Что я могу ей сказать?..