Деревня дураков (сборник)

– Что, наломали дров, господин мечтатель? – злорадно спросила районная чиновница, уже ознакомившаяся с Саниным письмом. – Чуяло мое сердце – нельзя вас пускать!

Митя, к тому времени успевший увериться в своей исключительной вине, промолчал и еще ниже опустил голову.

– Засадить бы тебя в тюрьму! – прошипела начальница. – Да только вы, москвичи, все равно откупитесь. Вам закон не писан. Ну, ничего. У меня Евдокия под суд пойдет. Цеплялась, как кошка, за свою школу – и вот результат. Никакой воспитательной работы, разложение, безнадзорность, суициды…

Эти планы неожиданно разрушил пятиклассник Илья Сергеич, тоже приведенный на допрос. Потея под рыбьим взглядом сержанта, он нечаянно проговорился, не сообразил, как выкрутиться, и одним махом выложил всю правду.

По его словам выходило, что Саня жив и прячется на заброшенной звероферме. Илья Сергеич прочитал об этом в последнем Санином письме к Анжелике, которое, по ее же велению, ей не передал.

– Давай сюда, – бесцветно потребовал участковый.

– Н-нету, – заикаясь, пробормотал пятиклассник.

– Где?

– Кораблик сделал.

– Совсем дурак?

– Она сама сказала.

Через полчаса мокрый до нитки Саня был изловлен, допрошен и посажен под домашний арест.

– Богадельню твою все равно прикрою, – крикнула начальница районо, погружаясь в милицейскую машину. – Я предупреждала: до первого ЧП! Пиши по собственному желанию и готовь документацию к переводу!

Евдокия Павловна плакала на школьном крыльце, как девочка, получившая двойку.

Возвратившись наконец домой, Митя юркнул на чердак, забился в угол и попытался исчезнуть. У него не было сил ни на что. Ни радоваться, ни горевать, ни думать. Он раскачивался из стороны в сторону и тупо глядел перед собой в густеющие сумерки.

Вдруг кто-то изо всех сил заколотил в дверь.

«Нет, нет, нет. На сегодня хватит», – безвольно шевельнулось в голове.

Внизу зазвучали взволнованные голоса, среди которых он узнал виляющий тенорок Васеньки.

– Что еще стряслось? – простонал Митя, слезая с чердака.

– Деревню дураков спалили! – выдохнул дурной вестник.

Всё повторилось как в страшном сне. Митя опять бежал по улице, за ним поспешал Вася и, захлебываясь, рапортовал:

– Иностранцев еще с утра всех арестовали, психов в интернат увезли, а кто поджег – не знаю. Я от зверофермы зарево увидел. Думал, мерещится. Побежал, а там одна Настя. Кажется, рехнулась. Мне мамочка давно говорила: не стоит село без психовки. Наша-то померла. Теперь за нее Настя будет.

Митя резко остановился и еле сдержался, чтоб не отвесить болтуну тяжелого тумака.

– Дуй за отцом Константином, – сквозь зубы приказал он.

Васенька прикусил язык и припустил к церкви.

Настю он заметил издалека. На ней была белая ночная рубашка в цветочек, отчетливо выделявшаяся на фоне обугленных стен. Она ходила туда-сюда, как маятник, и бормотала. Подбежав, Митя услышал, что Настя безостановочно твердит одну и ту же фразу:

– Любите ненавидящих вас, молитесь за обижающих вас…

– Настя, – нерешительно позвал он.

Она не услышала и, закрыв лицо руками, ушла в дымящиеся развалины.

– Любите ненавидящих вас… – донеслось до Мити из темноты, и ему стало жутко.

Тут, к счастью, прибежал отец Константин, вывел Настю из пожарища и, осторожно удерживая за плечи, повел в сторону деревни. Их фигуры быстро растворились в серой мгле, а голос продолжал звучать, будто сами чахлые поля и хилые перелески повторяли:

– Молитесь за обижающих вас…

Чтобы избавиться от наваждения, Митя побежал следом. И всё никак не мог догнать их. Наконец на обочине замаячил чей-то силуэт.

Сваливаясь с высоких каблуков, размазывая по лицу черные слезы, ему навстречу ковыляла та самая женщина в пальто, которую он видел в день приезда.

– Молодой человек, – окликнула она.

Митя остановился, поправляя очки.

– Как пройти в библиотеку? – сострила та.

И хрипло захохотала на весь мир.

Деревянное солнце

Предисловие

В работе писателя меня всегда смущала необходимость выдумывать что-то от себя, сшивать лоскутки жизни белыми нитками сюжета. Я стремлюсь к документальности, я хочу рассказывать только о том, что было на самом деле.

Мне кажется, выдумывать вообще незачем. В жизни уже всё есть. И наша задача – не домыслить, а осмыслить. Суметь увидеть, а потом – суметь рассказать.

Очерки считаются, скорее, неким литературным полуфабрикатом, питательной средой, из которой потом вырастает «настоящая» литература. Действительно, в некоторых главах «Деревянного солнца» отчетливо заметны зерна, завязи моих рассказов и повестей, в том числе и «Деревни дураков».

Однако для меня эта книга – наверное, самое важное из того, что я написала. Именно в силу ее полной – от и до – документальности, без всяких уступок повествовательности и сюжету.

Кто-то, кажется, Чехов, говорил, что в России все держится на одиночках. Добавлю от себя: сами эти одиночки едва держатся. И в чеховское время, и сейчас. И подкашивает их не только сопротивление среды, но и огромное непонимание, среди которого так легко усомниться в себе, поверить, что правы все остальные, а ты – просто сумасшедший, как тебе не раз говорили…

Для этого и существуют книги. Где-то есть люди, которые тоже живут против течения, предпочитая отдавать, а не брать, прощать, а не лелеять обиду, любить, а не ждать любви… Это как перестук в тюремную стену: «Ты жив еще? Я тоже, кажется, да».

Надежда есть. Свет есть. Смысл есть. Это главное, что я должна рассказать.

Безымянное

Этот вопрос торчит в сознании, как заноза. Колышек в чистом поле, о который все время спотыкается взгляд и от которого разбегаются все дороги души, все линии жизни. Не вопрос даже, а неутолимое и неутомимое вопрошание, заставляющее бесконечно двигаться в поисках ответа. Ответа, которого просто не может быть. Ведь поиски идут не в области точных формулировок, а там, где всё уловимо лишь краем глаза, исподволь, между строк. Что же это? Безымянное чувство России, требующее постоянного отклика, каждую минуту нового и живого. Настоятельная потребность что-то решить (на что-то решиться?), сориентироваться в том, что происходит вокруг. И тщетные попытки пускай не вынуть из сознания эту щемящую занозу, но как-то выразить ее, как-то на нее отозваться. Прозреть за образами реальности, очевидными и безотрадными, какую-то невыдуманную надежду, которую невозможно увидеть, а только всем существом угадать. Угадать и поверить.

Энциклопедист Шустов

На стене старинного особняка в центре Нижнего Новгорода висит мемориальная доска, сообщающая, что некогда здесь состоялось первое в отечественной истории собрание общества астрономов. А в соседнем здании, где находится Педагогический университет, работает мой знакомый энциклопедист.

Сергей Борисович Шустов – художник, музыкант, поэт, орнитолог, изобретатель и джентльмен. Список далеко не полный, хотя для одного человека и так избыточный.

Под крышей университета находится крошечный учебный планетарий, в котором Шустов показывает студентам галактики, временами прерывая пламенный научный монолог, чтобы при свете электрических звезд сыграть на синтезаторе фугу Баха. О Бахе, кстати, он написал обширный философско-музыковедческий трактат.

– Вчера мы тут с друзьями отмечали, – рассказывает Шустов, вращая звездное небо в поисках южных широт. – Во-первых, День астрономии. Во-вторых, 323 года назад родился наш Иоганн Себастьян. Пили красное вино, жгли свечи, играли на органе в четыре руки. Потом полезли на крышу, расчехлили телескопы в обсерватории и смотрели Марс! И Сириус! А вот Сатурн нам не показался.