Привет тебе, Митя Кукин!

Лев Кузьмин

ПРИВЕТ ТЕБЕ, МИТЯ КУКИН!

1

Старая бревенчатая школа темнеет среди голубых мартовских снегов. На покатую сугробную, всю в длинных сосульках кровлю падают лёгкие тени сосен. По вешней погоде снег с влажных веток обрушился, деревья стоят лохматые, а над ними — синь, солнышко и кучевые прохладные облака.

В этой деревенской школе — интернат для детей-ленинградцев.

Маленькие ленинградцы ждут здесь конца войны вот уже второй год. Многие из них и теперь ещё нет-нет да и принимают добродушное тарахтение колхозного трактора за наползающий издали угрюмый рёв вражеского бомбардировщика или испуганно вздрагивают, если хлопнет от сквозняка форточка.

И всё-таки сейчас они уже заметно пришли в себя, к мирному и тихому сельскому житью привыкли, как давно и крепко привыкли друг к другу.

Здание школы небольшое. Повариха и нянечки в ней здешние, деревенские, приходят сюда только на работу, и постоянных жильцов в интернате немного: десяток девочек да полтора десятка мальчиков. Все они малыши в возрасте от шести до девяти лет. И только двое — Елизаров и Кукин — чуть постарше. Единственная воспитательница и учительница ребят, маленькая решительная женщина в старомодном пенсне, Павла Юрьевна, занимается с Елизаровым и Кукиным отдельно, по программе третьего класса. Таким своим особым положением оба мальчика гордятся, держатся всегда вместе, даже топчаны в спальне у них стоят рядом.

Но всё же полного равенства в этой дружбе нет.

Кукин находится у Елизарова в некотором подчинении. Правда, в подчинении добровольном. Он очень уважает Сашу Елизарова. Уважает за высокий не по годам рост, за умение произносить по утрам звонко и весело, на всю спальню, английское приветствие «Гуд монинг!», за ловкость в драке, если таковая случается с деревенскими ужасно напористыми в бою мальчишками, за нежадность и за многое-многое другое, даже за причёску «чубчик».

Причёска кареглазому говорливому Елизарову очень идёт. Он храбро её отстоял перед Павлой Юрьевной, когда всех мальчишек стригли наголо, «под нуль».

Митя Кукин отлично понимает, что всех этих замечательных качеств у него самого нет и, наверное, никогда не будет. Митя знает, что он хотя и силён и крепок, да слишком низкоросл.

Он знает, что лицо у него круглое, девчоночье, что всё оно густо залеплено веснушками, что в случае чего сдачи он дать никому не может — ему для этого надо рассердиться.

А сердиться Митя не умеет совсем. Нрав у него добродушный, покладистый, как у дворового щенка.

Только всё это мелочи. Главная причина преклонения Кукина перед Елизаровым та, что у Саши есть отец, а у Мити отца нету.

Правда, одно время и Саша начал было думать, что остался без отца. Отец у Саши балтийский моряк, на войне с первых дней, но в то время, когда Саша ещё жил с мамой в Ленинграде, письма присылал часто. А потом фронт подступил к самому городу, и переписка оборвалась. С мамой Саше тоже пришлось разлучиться. Он оказался здесь, в интернате, а мама из Ленинграда уехать не могла, потому что была военным врачом. На прощание, то выхватывая из кармашка гимнастёрки платок и утирая глаза, то нарочито бодро похлопывая грустного Сашу по плечу, она говорила:

— Вот мы все и врозь… Теперь я каждый день стану ждать твоих писем. Твоих и папиных. Ты ему тоже пиши! Я верю: он откликнется.

Саша посылал отцу письма по старому адресу изо дня в день почти целый год, но ответа всё равно не получал и совсем бы упал духом, если бы не Митя Кукин.

Митя тоже говорил:

— Ничего! Ты, главное, сам пиши. Пиши, пиши, а потом однажды утром встанешь, а на тумбочке у тебя ответ от папы!

И так оно всё и случилось. Прошлой осенью, как раз первого сентября, Саша проснулся, глянул, как всегда, на тумбочку — а там письмо. Настоящее треугольное воинское письмо!

Митя письмо тоже увидел. И хотя письмо было не ему, он обрадовался так, как будто получил письмо сам, и побежал вместе с приятелем по всей школе, закричал:

— Ура! Сашкин папка нашёлся! Сашкин папка нашёлся! Он в госпитале раненый лежал!

А потом на душе у Мити сделалось ни с того ни с сего неприятно. Он затосковал, кинулся в тёмный чулан под чердачную лестницу, обнял там связку берёзовых черенков для мётел и заплакал. Заплакал от жалости к себе.

Он заплакал потому, что у него, у Мити Кукина, отец уже никогда не найдётся. Отец у Мити Кукина никогда не пропадал, он просто умер давным-давно, когда Митя был ещё маленьким.

А вот мать и сестрёнки у Мити живы, но потерялись…

Раньше, до того как случилась война, жил Митя с матерью и двумя сестрёнками, Дашей и Машей, невдалеке от Ленинграда, в совхозе «Дружная Горка», а когда началась эвакуация, то все они поехали в товарном, переполненном людьми поезде на Урал.

Но Митя до Урала не доехал. Доехал он только до какой-то ленинградской сортировочной станции.

Там поезд стоял очень долго, была жара, всем хотелось пить. Митя взял пустой чайник и, никому ничего не сказав, пошёл к водонапорной колонке.

У колонки шумела толпа. Все лезли, кричали, толкались — Митя тоже стал пробиваться к крану. А когда пробился, набрал полный чайник и вернулся на перрон — на том месте, где стоял его поезд, увидел только рельсы, догорающий жёлтый светофор да убегающее пыльное пятнышко вдали. Поезд ушёл, увёз неизвестно куда маму, Дашу и Машу, и Митя остался один с полуведёрным чайником в руках.

Он как встал у самых рельсов, так и застыл тут столбиком, и не мог от ужаса ни кричать, ни плакать.

Он лишь смотрел и смотрел туда, где исчез поезд, и ждал чуда: где-то там, за горизонтом, поезд остановится, мама с сестрёнками спрыгнут и прибегут обратно.

Чудо, может быть, и произошло бы. Мама, конечно, если бы могла, за Митей вернулась. Да весь этот день и второй день с той стороны шли только воинские срочные эшелоны, на сортировочной станции они даже не замедляли хода, а потом голодного и уже мало что понимающего от усталости и тоски Митю подобрали на перроне какие-то тётеньки с красными повязками, и вот он — хотел не хотел — очутился в интернате.

Чайник тоже здесь. В нём разносят чай во время обеда, и малыши называют его «Митин чайник»…

Под лестницей Митя плакал недолго. Других укромных местечек в интернате нет, Саша быстро его разыскал, вошёл в темноту, услышал жалостное Митино сопение и сразу всё понял. Он погладил Митю по спине, по испачканной в пыли курточке и сказал:

— Не плачь, Митя. Вот увидишь, найдутся и твои… Тут главное: терпеть и — вытерпеть. Ты же сам так говорил.