Гуляш из турула

Около десяти вечера VII квартал начинает заполняться приехавшими на уик-энд туристами, стекающимися к заведениям «Sark Presszé», «Szimpla kert» и «Szóda kávézo». Они идут по улицам Кирай, Доб, Вешелени, идут с площади Деака, куда доехали на метро; тянутся со стороны Надькёрут, куда их привезла четверка или шестерка. У них много свободного времени, поэтому надо торопиться, чтобы полноценно его использовать. Когда лучшие просыпаются к жизни, худшие готовятся ко сну. Идущие кутить обходят стороной зарывшихся в тряпки и одеяла бездомных: эта часть Будапешта уже укладывается спать. На улице холодно, поэтому клошары прижимаются друг к другу, как овцы на пастбище, спят по двое-трое, вжавшись один в другого. Днем они бродят поодиночке, пристают к прохожим или чаще всего просто сидят в спасительном ступоре, который помогает им пережить новый день, не броситься под четверку или шестерку. Они вовсе не хотят умирать — ведь самоубийства в Венгрии совершают звезды поп-культуры, а не бездомные. Если бы кто-то из них внезапно стал знаменит, снялся в кино, отмытый, переодетый, был обласкан глянцевыми журналами — вот тогда, в тот же миг, и оказался бы на краю гибели. Бездомность, анонимность, беда, вписанные в существование бомжей, оберегают их от смерти по собственной воле, благодаря чему они вполне могут положиться на природу, которая сама решит, когда им пора перейти из одного небытия в другое.

Музей фотографии в Кечкемете — маленькое помещение в старой синагоге на площади Катоны, с одним выставочным залом, где как раз, когда я туда захожу, проходит выставка фотографий Андре Кертеса, снятых в Савойе в двадцатых-тридцатых годах. Старые женщины этого когда-то наибеднейшего региона Франции выглядят как убогие индианки, идущие на рынок в Лиму.

Позже я обедаю в ресторане «Mágnás Pince» на улице Чонгради, где и правда великолепно. Сюда меня отправила старушка-билетерша из Музея фотографии, у которой я спросил, где поблизости можно найти приличное кишвендеглё.

Тут обедает средний класс Кечкемета, может, даже высший средний. Женщины идут, покачиваясь на высоких каблуках; за ними входят мужчины в обтягивающих их квадратные торсы кожаных куртках, поблескивая золотыми цепями и свеженачищенными мокасинами. Я заказываю «Вегетарианский парад» из раздела «Осенние деликатесы» и колу, которую подают в бокале. В ассортименте «Осенних деликатесов» есть также рекомендуемая детям «куриная грудка a la Гарри Поттер». Как-никак, Поттер — магнат поп-культуры, пожалуй, он тоже пьет колу только из бокалов.

Кругом как-то нарядно и празднично — в течение двух-трех часов, что я слоняюсь по Кечкемету, где всего сто тысяч жителей, я натыкаюсь на пять, кажется, свадеб; а может, это и не свадьбы вовсе, потому что молодых пар нигде не видать, ни одной женщины в белом платье, только вереницы свадебных гостей перекатываются по улицам, вероятно, спешат на свадебную вечеринку. А может, это фальшивые свадебные гости, бесцельно бродящие по городу, где нечем заняться?

Кое-кому уже начинает надоедать это хождение и поиски неизвестно чего, некоторые потягивают — открыто, не украдкой — виски из горлышка. Но требования элегантности соблюдены, поскольку глушат они «Джонни Уокер», а не заурядную палинку. Не знаю, где играют свадьбы, но все церкви, попадавшиеся мне по пути, закрыты. Открыт только торговый центр «Мельница», кечкеметский эквивалент будапештского «Маммута». «Мельница» медленно перемалывает кечкеметских жителей, покорно втягивающихся в ее шестеренки: внутри абсолютно те же самые магазины, что во всех торговых центрах на свете, разве что чуть-чуть поменьше, пропорционально размерам города. Вне всякого сомнения, фонтан в «Мельнице» меньше, чем Ниагара венгерского масштаба в Вест Энд Сити в Будапеште — дар канадского народа венгерскому народу.

Строители «Мельницы» пытались переплюнуть великолепные постройки в центре Кечкемета — огромную ратушу в стиле ар-нуво и внушительных размеров Реформаторскую коллегию в трансильванском стиле. Не затмили их, но, во всяком случае, уравновесили. Так годами «уравнивали» все главные площади Центральной Европы, загромождая их грудами железа. Эта современная архитектура образца «восточный социалистический поп» оставила после себя консервные банки автовокзалов, залитые подтеками здания крытых рынков, покрытые ржавчиной крыши домов моды. Никто не собирается их сносить, хоть они и выглядят так, будто поставлены здесь только на время. Стоят рядом с дворцами в стиле барокко, неоготическими церквями, зданиями эпохи модерна. К этим мертвым образцам поп-соцархитектуры когда-нибудь присоединятся нынешние торговые центры, такие как «Мельница», куда люди перестанут приходить, потому что изменятся их интересы и потребности, или потому, что будут все покупать по Интернету, где станет возможным товар потрогать и понюхать, а одежду примерить. Непонятно, что сделать с «Мельницей», — наверно, она останется стоять рядом с металлическими коробками вашар-чарноков [90] и арухазов [91]. А «Маммута», как и полагается мамонту, в один прекрасный день откопают археологи, и можно будет ходить туда на экскурсии, как нынче ходят осматривать римские руины Аквинкума на северной окраине Будапешта. На месте римского лагеря находится теперь супермаркет «Ашан». Возможно, остановка пригородной электрички HÉV здесь когда-нибудь будет называться именно «Ашан», а не «Аквинкум».

В Музее фотографии я покупаю несколько альбомов. В числе прочих — историю венгерской фотографии, переведенную на польский; точно такие же есть на английском, французском, венгерском и испанском, отличаются они друг от друга только обложкой и ценой: польский альбом намного дешевле — кто здесь станет покупать книжки на польском. В патетическом вступлении к альбому Карой Кинчеш сокрушается, что ни один из фотографов, которые остались в стране, не сделал мировой карьеры. Те, кто уехал — Андре Кертес, Роберт Капа, Мартин Мункачи, Брассай, — стали мировыми звездами. Те, кто не решился на эмиграцию — Йожеф Печи, Рудольф Балог, — добились только внутривенгерской славы. Несмотря на то что ни в чем не были хуже. Жизнь в Венгрии творчески и интеллектуально убивает художника, считает Кинчеш. Все венгерские нобелевские лауреаты — а их было десятка полтора — получили премию, работая в эмиграции. «Что должен уметь лауреат Нобелевской премии? — цитирует Кинчеш известный анекдот. — Он должен уметь вовремя уехать из Венгрии». Альбом вышел в 2000 году, за три года до присуждения Нобелевской премии Имре Кертешу. Его также можно смело внести в этот список — уже долгие годы он живет в Германии; малоизвестный в Венгрии до этой премии, немецкой дорогой он дошел до мировой славы. Венгры рассчитывали на Нобеля для Петера Эстерхази, ну, может, для Петера Надаша, но Эстерхази и Надаш — до вспышки славы Кертеша самые известные современные венгерские писатели, — хотя и переводятся и издаются за рубежом, живут в Венгрии.

«Знаменитые венгры, живущие за границей, достигли мирового успеха не только в фотографии», — хвалит национальные достижения Кинчеш, называя в числе нобелевских физиков, химиков и врачей Ласло Йожефа Биро, изобретателя шариковой ручки, и Чиччолину, легендарную порнозвезду, о которой каждому известно, что ее настоящее имя — Илона Шталлер и что она венгерка. Ее происхождение дало о себе знать, когда в 2002 году она пыталась попасть в венгерский парламент. К сожалению, международные успехи Чиччолины — не только в области порнографии, но и в итальянской политике — не обеспечили ей места в Народном собрании. Я очень сожалею об этом, потому что предпочел бы слушать ее интерпретацию событий, чем наблюдать свары депутатов MSZP и «Фидеса» [92]. Венгерская политика сегодня нуждается в Чиччолине как никогда раньше. Госпожа Илона сумела бы сдобрить венгерскую общественную жизнь целебной дозой секса и примирить двух племенных быков, ведущих между собой неустанную битву.