Отречение

– Честно говоря, да, неясно лишь само завершение, сплошной туман. Хочешь продолжения?

Она на какое-то время ушла в себя, затаилась, затем Денис услышал короткий, грудной смех.

– А ты ничуть не изменился, – сказала она, несколько растягивая слова. – Зачем торопиться? Я не жалею… ночь виновата… Нет, нет, зачем спешить.

– Знаешь, а я ведь могу сдачи дать.

– У меня память хорошая, не надо… Только как же мы станем жить?

– Чисто женский, прости, вопрос.

– Кроме того, Денис, я ведь замужем…

– Ерунда, – оборвал он, быстро подхватившись и взяв ее за плечи, приподнял, приближая ее лицо почти вплотную к себе. – Явное недоразумение. Ты ведь признаешь? – потребовал он, увидев ее испуганно метнувшиеся и замершие зрачки.

– Пока он не дает развода, тянет, пусти, – попросила она тихо, избегая смотреть на него. – Пусти, пожалуйста, больно, синяки будут…

– А ты, кажется, не очень и настаиваешь, – сказал он со странной непривычной улыбкой, отпуская ее, сбрасывая с кровати ноги и садясь, – теперь она видела его спину и лохматый, круглый затылок. – Все, оказывается, повторяется…

– Нет, нет, – заторопилась она, сразу поняв, о чем он вспомнил и подумал. – Я, честное слово, правду тебе сказала. Я его не люблю больше и не могу с ним, он же упрямый… Я, Денис, и без того измучилась, я, быть может, поэтому и в институт поступила!

– В какой? Медицинский? – спросил он глухо, сталкиваясь еще с одной, новой неожиданностью.

– Почему медицинский? В Московский архивный… представляешь, сразу прошла…

– Ничего удивительного, ты всегда отличалась обстоятельной эмоциональностью, – буркнул он, но она, чувствуя, что он начинает отходить, избегала глядеть на него, боялась; его нагота, его тело, уже мужское, сильное, настойчивое и стремительное, по-прежнему волновало и смущало ее, и в то же время, не глядя, она чисто по-женски видела в нем сразу все и вместе с тем замечала любую мелочь в нем; она и сама не заметила, как вновь оказалась рядом, прижалась к его плечу головой.

– Денис, что это у тебя? – спросила она, присматриваясь, и осторожно, кончиками прохладных пальцев прикоснулась к неровно бледневшим неровностям на груди у него. – Денис, тоже какие-нибудь сны?

– Угадала, сущая ерунда, – отмахнулся он с плохо скрытым раздражением и думая совершенно о другом. – В горах оступился, попал на камни… Я ведь на границе служил… Памир…

– Денис, – растягивая слова, сказала она, зябко вздрагивая. – Тебя могло бы сейчас не быть… Денис…

– Сказал же, ерунда, – отозвался он неохотно, но уже другим, потеплевшим голосом. – Я же, видишь, есть… А вот Леньки Васильева – дружок у меня там был, теперь больше нет. Мы хотели сначала сюда, к деду приехать, а затем к нему в Томск… И прямо у меня на глазах… одни мокрые клочья… Черт!

Осторожно отодвинув ее, он плашмя с силой бросился на кровать; ему нужно было что-то в себе переломить и осознать, он был далеко уже не тот семнадцатилетний мальчишка, когда, впервые столкнувшись с темной и непонятной силой в себе, всерьез хотел уйти куда-нибудь в лес, навсегда исчезнуть. Но у него и со спины, один на лопатке, а два ниже красовались такие же лиловато-бледные, вздутые твердые шрамы, и Катя с какой-то непривычной растерянностью и тоской наклонилась и быстро, несколько раз поцеловала эти шрамы; она уже все поняла. Денис съежился, и она легла рядом с ним и беззвучно заплакала. Боль заполнила ее душу, она любила его, всегда любила, она знала это, но в каком-то своем таинственном женском предвидении она в то же время знала, что вместе им не быть, и, страдая от своего слепого и безошибочного знания, повернулась к нему, уже не скрывая слез, не стыдясь и не боясь их, окончательно и бесповоротно опровергая ими свои прежние дурацкие мысли.

– Не надо, не плачь, – попросил он не сразу. – Что поделаешь, очевидно, так устроено…

– Неправильно, нехорошо устроено, – горячо запротестовала она. – Так странно и запутанно в жизни… Вот мы с тобой, кажется, умные, современные люди без предрассудков, а что? Легче нам?

– Не слишком ли высоко? А если поближе? Поближе и попроще? – глухо повторил он в смятую подушку, не в силах заставить себя взглянуть на нее.

– Как же ты хочешь жить? – спросила она.

– А ты обо мне не беспокойся! Я – проживу! – с вызовом сказал он и, внезапно перекинувшись навзничь, приподнялся; в обжигающе красивых, ярко-серых глазах у него где-то в глубине играли звероватые, косящие огоньки. – Я – проживу! Сны ведь тоже когда-нибудь кончаются, даже такие… Эта боль у меня пройдет, я сломаю ее! Слышишь, сломаю! Вместо деда лесником стану, тебе достаточно? – понизил он голос, и какая-то угрюмая ярость метнулась у него в лице. – Только лесником! – отлично понимая, как ей неприятлы его слова, повторил он, хотя раньше, до встречи с ней готов был сделать все на свете, выполнить любое ее желание. Испуганно отшатнувшись, прикрывая грудь и шею руками, Катя попросила:

– Денис! Опомнись!

– Не бойся, я с тобой ничего не сделаю…

– В чем же я перед тобой виновата? Боже мой, Денис…

Он мрачно и твердо взглянул ей в глаза, в самые зрачки, и отвернулся.

– Позавтракаем, затем я тебя отвезу на автостраду, – сказал он. – Здесь недалеко… Посажу на автобус…

– Прогоняешь?

– Нет, просто меня уже нельзя переделать, зачем тебе напрасно страдать? Можешь остаться, но лучше – тебе уехать…

– А если я тебя очень, очень попрошу? Ради нашей прежней дружбы? Ты не можешь мне отказать, не имеешь права, вот и все. Давай еще побудем вместе день, два… ну до вечера, – быстро добавила она, уловив в его лице мелькнувшую тень.

Он ничего не ответил, встал; они оделись и вышли на общую половину задумчивые и тихие – в доме никого не оказалось. На столе под скатертью их ожидало жареное мясо в глиняной тарелке, вареные яйца, огурцы, помидоры, лук, чугунок теплой еще, молодой картошки, парное молоко в кувшине, мед и хлеб – Денис заметил лежавшую сбоку записку на обороте какого-то казенного бланка. Он улыбнулся – дед заботливо сообщал, что баня топится, завтрак на столе, сам он на пасеке, а Феклуша по-прежнему неспокойна и, видать, отправилась в бродяжничество к Провалу… Исподволь наблюдая за ним, завороженная переменой в его неузнаваемо преобразившемся лице, освещенном совершенно детской улыбкой, Катя опять с неожиданной тревогой подумала о его молодости.