Дальний край

РОМАН

_{^{Посвящается}}  Вере Алексеевне Зайцевой

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

— Вот, Полина, позволь тебе представить: это Степан, мой товарищ , — сказал Петя.

Степан поклонился, крепко пожал ей руку. Полина приветливо взглянула на него.

— Очень приятно.

Потом она обратилась к Пете.

— Ну как я рада, как рада, что ты зашел, наконец, Петруня! Я уж думала, ты забыл нас.

Полина, черноволосая учительница, старинная приятельница Пети, мечтала втайне о сцене, и ей нравилось, что слова «ну как я рада, как рада» выходили немного похожими на театр. Ее сестра, Клавдия, худенькая девушка с острым лицом и слегка косящими глазами, лежала на кушетке в платке. Когда вошли, она вскочила как бы испуганная, быстро поправила волосы, и в глазах ее, умных и горячих, сохранился отблеск тайных мыслей.

— Какой ты большой стал, Петруня! Я тебя два года не видала. В штатском, усики, — Полина захохотала, встряхнула своими прекрасными, черными волосами. — Как ты изменился, если бы знал!

— Петя, вы, ведь, экзамены держите?, — спросила Клавдия, поеживаясь.

Разговор перешел на экзамены. — Петя со Степаном держали в высшие специальные заведения. Петя стал жаловаться, охать, Полина шумно возражала, жестикулировала и среди дебатов незаметно, но ловко устроила кофе, достала откуда-то котлеты и даже полбутылки мадеры.

— Неужели и вы так же мрачно смотрите на будущее, как Петруня? — спрашивала она у Степана, вынимая из самовара сваренные яйца. — Но, ведь, это невозможно, вы так молоды, и такие мысли. Нет, этого нельзя допустить.Клавдия засмеялась.

— Допускай, не допускай, они по-своему будут чувствовать — глаза ее блестели насмешливо: — чудная ты у меня, сестра, одно слово — артистка.

Полина взглянула на нее испуганно.

— При них можно. Петя свой, а Степан Николаевич не выдаст?

Степан кивнул утвердительно.

— Нет, серьезно, — продолжала Полина: — мне не по душе пессимизм современной молодежи.

— Не знаю, — сказал Степан, вздохнув: — я этого пессимизма не чувствую. По-моему, просто, жить страшно интересно, и мне как раз — он опять слегка улыбнулся — жить очень, очень хочется.

Петя засмеялся.

— Имей в виду, Полиночка, что Степан у нас страшный революционерище.

Полина обернулась на дверь: в их квартире, при городском училище, такие разговоры были не очень удобны.

— Ничего особенного, — сказал Степан. — Еще что Бог даст, все в будущем.

Клавдия опять куталась в платок, будто у нее был жар, волосы ее были в беспорядке, глаз лукаво блестел.

— Он революционер, а моя сестра артистка — и нашим, и вашим. Сегодня с вами говорит, а завтра в карету к Иоанну Кронштадтскому бросится.

Полина обиделась.

— Ну уж ты всегда скажешь, Клавдия!

Клавдия захохотала и прижалась к ней.

— Не сердись, моя радость, я тебя очень люблю и просто вру на тебя. Миленькая, дай кофейку!

Клавдия подошла к Степану.

— Так, по-вашему, интересно — жить?

— Конечно, — ответил он. — Очень.

— Ну, так выпьем, коли интересно.

И Клавдия налила всем мадеры.

Разговор стал живей. Клавдия увела Степана к себе, и по их голосам чувствовалось, что они не скучают.

— Степан человек энергичный — сказал Петя Полине. — Я его знаю с детства.

— Он твой товарищ по гимназии?

— Да, даже и до гимназии. Мы росли вместе, в деревне.

Около одиннадцати Степан собрался уходить. Клавдия молчала, поеживалась; казалось, температура у нее поднялась.

Пете же не хотелось трогаться; он попросил Полину, чтобы позволила остаться еще.

— Ну, послушай, ну это будет очаровательно, — сказала Полина: — я заварю свежего кофе, Клавдию мы уложим, а ты сиди у меня, сколько вздумаешь.

И она пошла переодеться. Вышла в капоте, небогатом, но приличном, и имела несколько таинственный вид; от нее пахло духами, и ей казалось, что она знаменитая актриса, принимающая у себя после спектакля. Потому ей и хотелось уложить Клавдию. Клавдия улыбнулась не без понимания, попрощалась с Петей.

Когда вскипел кофе, Полина зашептала Пете об их жизни.

— Петруня, я серьезно мечтаю о сцене. Эта жизнь меня не удовлетворяет. Эта серая обстановка, отсутствие блеска, цветов…

И Полина, боясь повысить голос, чтобы не разбудить Клавдию, волнуясь и вставая, рассказывала, как она любит искусство, как ее ободрил Аполлонский.

Петя сидел в кресле, пил кофе, и ему казалось все в этой комнате таким родным, удобным, что, правда, так вот слушая Полину, подавая реплики, он мог бы сидеть долго, сколько угодно. Когда представлялось, что придется тащиться через весь Петербург, возвращаться в свой пустынный номер, его охватывала тоска.

— Клавдия все посмеивается надо мной, но ты меня поймешь, я чувствую. Я Клавдию очень люблю, но она большая фантазерка, это еще мама говорила. Она только и мечтает о революции. И она такая нервная, странная, я прямо за нее боюсь. Ты знаешь, ведь, у нас тетка была психически–ненормальна. И с Клавдией иногда сладу нет. Теперь, например, я, с одной стороны, очень рада, что ты привел товарища, но и боюсь: это еще сильней может ее свернуть, раз он такой левый.

Петя успокоил ее, сколько мог, и стал прощаться. Пожимая ему руку, Полина сказала:

— Ах нет, все-таки я не понимаю этого увлечения политикой. То ли дело артисты, сцена!

Она вздохнула и подняла кверху глаза.

Петя улыбнулся, вышел. По темной лестнице он спустился вниз, миновал дворик и немедленно зашагал по переулку, в районе Лиговки. Он жил у Николаевского моста. Предстоял длинный унылый переезд по чужому городу. Петя был в Петербурге всего с неделю, но успел возненавидеть его. Хорошо, что тут Полина, Клавдия, иначе во всем огромном городе не было бы родной души.

Он шел медленно и думал о том, что послезавтра опять экзамены, и предстоит еще неделя борьбы. На этих экзаменах надо отвечать лучше всех, чтобы быть принятым. Почему-то так надо. Почему-то он кончил гимназию, прошлое лето усиленно готовился и теперь соперничает в знаниях с сотнями таких же, как он. Если же разобрать, то ничего этого ему не нужно. Инженером ему быть не хочется, и наверно он будет плохим инженером. Что, вообще, ему надо? Петя задумался. Он находился у порога взрослой жизни, сознательной, но не знал, какова его линия. Степан, например, стоит твердо. «У него есть идеалы», подумал почти вслух Петя, и ему стало завидно. А какие идеалы у него, Пети? Неужели он так ничтожен, ни на что не годен, что у него нет идеалов?

С горечью Петя видел, что того высшего, что как бы приподымало жизнь Степана, у него нет. Если спросить, каково его назначение, какова цель, он ответить не сумеет, а сердце подсказывает что-то мрачное.

В таком настроении возвращался он на Васильевский остров.

На Николаевском мосту глухо выл ветер. Нева клубилась во тьме, фонари уходили золотыми цепями вдаль, в туманный мрак. Сердце Пети сжалось: ему почудилось, что он всегда один в этой пустыне, и без цели и смысла ему надлежит блуждать по ней. Но тут он вспомнил об Ольге Александровне — ее далекий, милый образ светлым видением проплыл перед ним. «Любовь», подумал он, входя к себе по лестнице. «Любовь»? Сердце его забилось.

II

Экзамены тянулись с неделю, и эта неделя была очень утомительна для обоих, особенно для Пети: от волнений он успел похудеть и пожелтеть. Казалось, все идет хорошо. Вывесили список принятых; Петина фамилия была в нем, Степан не попал: не хватило полубалла.

Хотя Петя притворялся равнодушным, ему занятно было надеть форму — это несколько развлекало: он казался себе похожим на мичмана. Неудача же Степана очень изумила и огорчила его. Он считал, что Степан гораздо способнее его и более, чем он, достоин носить форму.