Выбор Донбасса

Дорогою судьбы,

Об пол горошины,

Летим, как будто бы

Никем не брошены.

Марс всходит кумачом,

Как пролетарии,

Нам это нипочём,

Не в планетарии.

На небесах уют,

Землёю проклятых,

Там с нами вместе пьют,

Войною проткнуты,

По пунктам, в сумме ли

За то, что есть она,

За то, что умерли

За то, что Родина.

Донецкая юность

Эх, кабы знал заранее,

Соломки б подстелил!

Мне снится утро раннее,

На пальцах след чернил...

Пиратство радиоузла,

Шуршание иглы,

Магнитофоны «Яуза»,

Высоцкий и Битлы...

И повзрослеть старания,

И первый сабантуй,

И первое свидание,

И первый поцелуй...

Там счастье не разменяно,

Там ещё ярок свет,

Там нет детей расстрелянных,

Там Украины нет.

Мария

Горько-сладкой звездою имя то,

Человечья ли, Божья мать,

Мною имя то помнить принято

И не принято забывать.

Пилигрим с винтом иль незнамо кто,

Накормлю и спрошу, как звать.

И людей любить мною принято,

И не принято убивать.

Знать, поверили, граждане, вы не в то,

Бизнес-классу не выйти в знать.

Мною небом делиться принято

И не принято торговать.

Для тебя моё сердце вынуто,

Что с того, что судьба, как тать?

Век любить тебя мною принято

И, пропав, не переставать.

Не покидай

Когда настанет ничего,

Когда судьбе конец положен,

Не оставляй меня, о, Боже,

На белом свете одного.

Когда любовь идёт ко дну

И вера ничего не может,

Не покидай надежды, Боже,

Не оставляй её одну.

Мольбы моей не оттолкни,

Пусть век ломает и корёжит,

Тебя я, Господи, не брошу,

Когда останемся одни.

Донецкая иордань

У преисподней тени нет и света,

Из преисподней злые голоса.

Шахтёр, зажав зубами сигарету,

Стоит, где был, и держит небеса.

Пред Богом чист душою и исподним,

По воле, по судьбе ли, по вине,

Идёт огнём крещение Господне

В асфальтовой донецкой полынье.

Трещит земной оси истёртый ворот,

К Всевышнему дончанам по пути

Здесь, на оси земной, стоит мой город,

Земле с орбиты чтобы не сойти.

Венозны тучи предрассветной ранью,

Сдул кто-то пепел ветром от крыла

И над аэропорта иорданью

Белеет голубем БПЛА.

Вадим Степанцов (Москва)

ГОРЛОВСКАЯ МАДОННА

Этим летом солнца слишком много,

Этим летом небо слишком ясное,

Этим летом женщина у Бога

Попросила дочке жизнь прекрасную.

Но случилось так что Божий замысел

Не вместил ее житьишко куцее,

Что ее дочурка оказалася

С нею на пути у революции,

Что снаряд предназначался контре,

То есть «сепаратору и ватнику»,

А головку снес ее ребенку

И разворотил грудину матери.

А ля гер ком а ля гер, любезные,

Подкрутил чуть-чуть наводчик лишнего.

И молитвы ваши бесполезные,

И беда со слухом у Всевышнего.

Александр Сурнин (Краматорск — Луганск)

ПИР

Памяти Геннадия Жукова

Соберутся друзья — грянет пир на весь мир! —

Зашуршат бубенцы да воспляшет смычок

Да завалятся в Богом забытый трактир,

Где в подвале бутылки оплёл паучок

Невесомой вуалью; спугнут паучка,

Все припасы немедля воздвигнут на стол

И по первой нальют, как всегда, для рывка,

А потом — по второй, да вдогонку — по сто,

И гитара, как девка, пойдёт по рукам,

И от песен лихих содрогнётся кабак,

Обратится пирушка в обычный бедлам —

Наливай, мол, да пей! Ни за что! Просто так!

Пей, пока твои руки удержат стакан!

Кто свалился под лавку — того выноси!

Если помнишь хоть что-то — то, значит, не пьян!

Разве могут иначе гулять на Руси?

В придорожной харчевне возникнет кагал.

Все, не слыша друг друга, базарить начнут,

И на радость себе, на погибель врагам

Запоют, да заплачут, да водки нальют,

Чтоб наутро, не помня вчерашний бардак,

Вновь пуститься со змием в лихие бои...

Но — к рассвету какой-то залётный чудак

Прочитает — стихи — и не чьи-то — мои.

И — возникнет божественный свет тишины.

И — лучи упадут сквозь кривое стекло.

И — хмельные друзья, изумленья полны,

Вдруг поймут, что ночное безумье — ушло.

И гитара, как баба, вздохнёт в уголке,

Вспоминая тепло моих ласковых рук,

И по деке скользнёт, как слеза по щеке,

Непонятно откуда явившийся звук...

— Где же автор? — промолвит, намеренно груб,

Чей-то голос. — Налейте ж ему, вашу мать!..

Но за этим столом, словно выдранный зуб,

Будет место моё пустотою зиять.

ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

Оторвись от забот и послушай — оплавились свечи!

И до звона вглядись — до малиновых колоколов —

И увидишь, как фатума тень опуская на плечи,

Отражается время в зрачках пистолетных стволов

И седой дуэлянт вдруг воскликнет бессмертное «Мама!..»

И безусый юнец, став убийцей, заплачет навзрыд,

Но слезой не поможешь... Толпа недоумков упрямо

Восклицает: «Vivat! Ave, Caesar! Пожалуй на щит!»

Но за дверь щитовой мёртвой хваткой, как Цербер железный,

Ухватился замок. Не пройти. Замыкающий строй

Обернётся назад — никого. Догонять — бесполезно.

Позади — всё прошло. Впереди — вологодский конвой.

И работа. И пьянка. И мерзость. И свечи оплыли.

Но они возгорятся и высушат слёзы юнца!

Оторвись — и припомни — кем слыли, что пили, как жили,

Как любили и — были?.. Нельзя разгадать до конца

Мир немого абсурда, который не вылечишь смехом,

Пред которым, бывает, и сильные падают ниц;

Чтоб понять хоть немного, порой приходилось мне ехать

Volens nolens за тысячу вёрст и десяток границ

И назад возвращаться — уставшим, измученным, пыльным,

Матерясь, спотыкаясь, в грязи и засохшей крови,

Чтоб потом — не случайно, не вдруг — ощутить себя сильным...

Так поведал Фонарщик. Послушай. И с этим живи.

СМЕРТЬ ПУШКИНА. БРЕД

Nathalie, Nathalie... Тонкой жилкой у горла

Твоё имя пульсирует. Более нет

Ничего. Чьи-то руки подняли проворно,

К экипажу несут... Окровавленный след

Оборвался — поехали. Медленно, право,

Сквозь метель мы ползём, не касаясь земли...

Всё — метель, всё — туман, дым, поэзия, слава —

Всё сместилось, осталось одно — Nathalie.

Ах, как глупо — с размаха под пулю, как в воду!

Что же далее — нежить, забвение, тлен?!

Отчего, Nathalie, воспевал я свободу?

Несвобода милей — обольстительный плен

Твоих рук, твоих уст, поцелуев, объятий

И сладчайшие пытки семейных утех,