Сталинка (СИ)

- Что смотришь? Что такого интересного увидел?

Странный выговор был у этой женщины, ну да пока не до этого.

- Ольга совсем не похожа на вас. - Помимо его воли в голосе проскользнуло сомнение.

- И дети, и внучки мои внешностью в моего деда пошли, не в меня, - тяжело вздохнула, - перебила белорусская кровь во внешности еврейскую, - усмехнулась, - вот и Ольга голубоглаза и русоволоса в прадеда своего Корсакова. Одна я пробабкину внешность взяла. - И уставилась на него немигающими чёрными глазами: - Еврейский род по женской линии ведётся, так что русоволосая и голубоглазая Ольга - по мне - еврейка. - Усмехнулась: - Говори, зачем пришёл.

- Я ни один. Ольга тут... в бане. - В комнате повисла напряжённая тишина: - Холодно там, боюсь как бы...

- Погоди. - Метнулась в соседнюю комнату, тем же ходом вернулась, плотно прикрыв за собой дверь. - Зови. - И села у стола, спина прямая, сама с виду спокойная, только тень от кончиков пальцев подрагивает, да губы в тонкую полоску сжались.

Ольга вошла, и было видно, как пробирает её дрожь толи от холода, толи от нервного напряжения. Костя ожидал, что вот сейчас женщины обнимутся, расплачутся и уже внутренне сжался в ожидании этой картины. Но Ольга чуть расслабила шаль на груди и села на сундук, туда, где только что сидел он.

- Живая, значит? Отвёл Господь Бог смерть? - И не рассмотреть было, что же в этих жгучих глазах? Достала тёплые вязаные носки: - Переобуйся. Зачем пришла? Для детей и всей родни, какой риск?!

- Чтоб не думали, будто мать их бросила.

Коротко, без особых подробностей обрисовала случившееся с ней. Пока Ольга говорила, Агафья накрыла стол.

- Садитесь, ешьте. - Кивнула на Константина: - Он-то чего ради помогать тебе взялся?

Костя не стал ждать объяснения, а проглотив варёную картошку, запил молоком и ответил:

- Длинная история. Как-нибудь в другой раз... Пока скажу только, что Оля жена моя. Ребёнок у нас будет. Документы нужны, чтоб зарегистрировать его.

- А ты сам-то кто будешь, или тоже длинная история? - То ли сообщение ещё об одном внуке или внучке не произвело впечатления, то ли женщина так хорошо держалась.

-Родом из Красноярска, до революции дед кондитерскую фабрику там держал, дом и сейчас, поди, стоит...

- Ольга тебе что-нибудь про нашу семью говорила, нет?

- Про детей, про то, что муж с войны не вернулся... - пожал плечами, - а что ещё?

- Ещё? Ещё тоже как-нибудь в другой раз, - усмехнулась жёстко, одними губами. - Пойду Евдокию позову. Сестра это Ольгина двоюродная. Лампу потушу. Сидите тихо. Там, - кивнула головой на закрытую дверь второй комнаты, - девчонки спят. Не дай Бог проснутся, увидят мать... Малые ещё, проговорятся где - беда. - Накинула полушубок, сунула ноги в валенки, строго глянула на Ольгу: - Не вздумай показаться! - И вышла.

В комнате, слабо освещавшейся керосиновой лампой, повисла тишина. Ольга молча, не двигаясь, как мраморное изваяние сидела за столом. Он нащупал её ладонь, почувствовал, как холодны её пальцы, хотел согреть, но она высвободила руку, продолжая сидеть каменным истуканом.

Наконец на крыльце послышались шаги, всё также почти бесшумно открылась дверь и вместе с клубами холодного воздуха в комнату вошли две женщины.

- Это двоюродная сестра Оли - Евдокия, - кивнула на вошедшую молодую женщину Агафья. Разговаривали они полушёпотом, видимо, боясь разбудить детей. Поэтому до Костиного слуха доносились лишь отдельные фразы:

- Паспорт у тебя есть. Теперь уж без свидетельства о рождении обойдёшься, - тихо, но внятно заключила Агафья.

- Да куда ж я денусь? Не могу не помочь Оле. Только боязно мне. Вдруг что - скажут соучастница, а у меня тоже дети. Мне и о них думать приходится.

- Думай, кто ж тебе не велит? На то и голова. - Агафья подошла к дверям в другую комнату, прислушалась, приложила палец к губам: - Тише.

- Мало ли, потеряла метрику-то...

- Ну да за десятки верст от дома, в тех местах, где и быть тебя не могло. Кто ж поверит? - покачала головой Агафья.

- Я могла выкрасть у сестры этот документ. Это на самый плохой случай. Уж если что со мной приключится, буду утверждать, что украла ещё давно, а тут вот и пригодилась. А ты Дуня, если что - ничего не знаешь. Бумажка эта тебе много лет как не требуется, вот ты и не проверяла, на месте она нет ли?

На том и порешили.

- На. Теперь ты Якубович Евдокия Ивановна тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения. На семь лет помолодела. - Вздохнула, оглядела сестёр: - Всё давайте расходиться. В нашей глуши любая суета хоть ночь, хоть полночь, заметна.

Евдокия ушла, чуть задержавшись у порога:

- Даст Бог, свидимся.

- Ну, а вы отправляетесь ночевать в баню. Свечу не зажигайте. Печь подтопите. А уж утром я затоплю, мало ли надо по хозяйству. Так что не замёрзнете. Отдохнёте денек, а вечером, попозже, как деревня угомонится, отправляйтесь с Богом. Утром по свежему снегу лыжня от деревни в глаза местным кинется. А по темноте уйдёте, за ночь след заметёт.

Ольга сделала шаг к дверям, где спали дети. Агафья опередила её, приоткрыла дверь, заглянула:

- Тихонько, не разбуди. - Обе женщины вошли в комнату и буквально через минуту вышли.

- С ума сошла? Хватит. Всё перемелется - мука будет. Сейчас в живых останься! Идите.

- Перемелется? Не мукА, а мУка это для моего сердца.

- Кто ж тебе виноват? Чем могу - помогу. Только жизнь научила - слезами горю не поможешь. Я твоим дочерям - родная бабка. Дальше видно будет, а пока ничего лучшего не придумать. Идите, вам отдых нужен и девчонки тревожатся во сне, кабы не проснулись.

В бане растопили печурку берёзовыми полешками, благо были заранее припасены. И вроде бы провалиться в сон после дальнего перехода, и всех переживаний, ан, нет! Ольга... нет, теперь Евдокия, к этому имени надо привыкать, чтобы не дай Бог, ни во сне, ни наяву! Своё забыть! Она устроилась на банном полке так, чтобы было видно маленькое оконце, а через него часть двора, высвеченного лунным светом. Смотрела и думала, что вот минует ночь, потом день и уйдёт она отсюда... на сколько? А насколько, если она беглая зечка, а приговор - смертная казнь? Значит - на всю оставшуюся жизнь. Ольга зажала рот рукой и выскользнула в предбанник. Вымотанный дорогой Константин, спал. Она села на лавочку и то ли заплакала, то ли заскулила, раскачиваясь в холодом полумраке:

- Деточки мои, простите меня, простите... м-м-м... - слёзы душили, не выливаясь из глаз. И, наконец, хлынули. Господи, Господи! Она ли не любила, не ждала всю войну своего мужа? А он нашёл другую. Она ли не берегла своих детей? А выходит, покидает их неизвестно на сколько! На сколько? - Удерживая ладошкой рот, давилась рыданиями: вот придумают что-нибудь с документами, а там Костя привезёт девочек к ним. И будут жить вместе. Думать о том, что их маму звать Ольга, а она теперь - Евдокия, что для них она умерла - сил не было. И, чтобы вытерпеть боль разлуки со своими детьми, она бессознательно придумывала обезболивающее лекарство для души, чтобы хоть на время, хоть немного унялось сердце, чтобы ... чтобы... чтобы вытерпеть то, что казалось, выше её сил.