Fuckты

— Что ты чувствуешь?

— Странные ощущения.

— Вибратор есть?

Я кивнула головой и написала Алеку: «Прости, не до тебя».

Мы лежали в кровати, в молчаливом ожидании позднего вечера. С первых сумерек в сумках начали звонить телефоны, и так, пока на дисплее не высветилось Battery low.

— А знаешь, я не боюсь увидеть его имя на твоем дисплее.

— Прости меня.

— Ты ни в чем не виновата. Мы же друг друга не знали.

— Я называла тебя шваброй.

— Не так уж страшно… А я тебя ненавидела. И сейчас ненавижу, но это проходящее.

Мы посмеялись. Выкурили еще по сигарете. Она высушила волосы феном и забрала в короткий конский хвост. И поцеловала на прощание, странный влажный поцелуй. С ноткой порнографии.

Я позвонила Насте и попросила ее приехать.

— Насть, я только что с девушкой переспала!

— А я испанский летчик!

— Я серьезно, не поверишь с кем…

— Не поверю.

Настя теперь боится оставаться у меня ночевать и подозрительно косится на все мои действия. Я в шутку набросилась на нее и укусила за нос, так она схватила телефон и позвонила Гоше, констатируя факт «Маша сошла с ума»!

Тоже мне, Америку открыла.

—  Ты с женщинами спала? — почти испуганно спросил мой герой.

—  Да, а ты удивлен?

—  Честно говоря, да! По многим причинам!

—  Ты не волнуйся, лесбиянкой я не стала! С тобой же я сильно после этого спала!

— Я вообще ничего не понимаю!

—  Слышишь, за окном идет дождь? Только не оборачивайся, просто послушай!

— Слышу, — произнес он почти шепотом, не открывая глаз.

— Ты его не видишь. Ты веришь, что он на самом деле идет?

—  Верю.

— Вот так и меня слушай. Просто слушай и верь!

Он не поднял век, а я обняла его, обвив ногами и руками, и поцеловала.

— Просто постарайся мне поверить!

—  Зачем?

— Я хочу, чтобы ты мне верил. Я устала. Я очень хочу, чтобы мне верили и чтобы это был единственный факт. Самый важный.

Я отошла позвонить, закрывшись в ванной и включив воду. Звук похож на ливень. Я закрыла глаза и начала очередной монолог.

— Вот зачем ты умер? Я же почти тебя любила. А потом так сильно ненавидела. А сейчас я так скучаю, ты даже представить себе не можешь, как я скучаю. Я хочу взять тебя за руку и попросить прощения за все, что ты мне сделал. За окном все тот же дождь. Дождь — это воспоминания. И не ревнуй.

Нажат сброс.

Когда человек умирает, остается голос, автоответчик пишет послания все так же, как когда он был жив, пока не закончится свободное место, будет мой голос, только так я могу все сказать. Иначе нельзя.

Я вернулась к тому, кто укрыл меня одеялом и дал стакан с соком. От рассказа пересохло в горле, а я почти ничего еще не объяснила. Сухими, как пустыня, губами я начала снова пускать слова в беззвучие вечера.

— Кому ты постоянно оставляешь послания?

— Другу.

— А где он?

Я показала пальцами наверх!

— Живет на этаж выше?

—  Нет, ты не понял. Он там. Высоко там!

Герой моей книги поднялся с кровати.

—  О чем ты? Он что, умер?

— Да.

Завтрак с кодеином

Всю ночь я не спала, закутавшись в одеяло, бродила по квартире и пугливо посматривала на дверь гардеробной.

— Давай выходи, моя совесть, коли ты там имеешься! Что, страшно? Ага, мне тоже не по себе.

Дерзкими шагами, в сапогах на огромных острых шпильках, пронзающих лед, я дошла до дежурной аптеки и купила бутылку «Коделака», я развратно подняла ногу для того, чтобы поставить сумку и найти кошелек — юбка разрезом оголила бедро. Кассир смутился. Меня это веселило.

В теории я очень люблю зиму — снежинки, прилипающие к стеклу, горячий чай, уютные кофейни, мягкое безропотное общение, тепло родного тела — оно ощущается зимой намного сильнее, когда, высовывая нос из-под одеяла, чувствуешь дуновение холода и заново утыкаешься в близкого тебе, пусть даже иногда и периодически, человека.

На практике я ее ненавижу — вечные пробки, замороженные пальцы, долго ловящееся такси, слякоть, потные люди… Длинные пальто, сковывающие движения, мертвые животные на себе, ранняя темнота, поздние и скупые кроваво-красные рассветы. Вот так, под взглядами прохожих и водителей, роскошная и вызывающе сексуальная девушка идет, укрываясь рукавом от метели и держа в черных кожаных перчатках «Коделак». Пить его невозможно, более мерзкой микстуры я не пробовала давно, купила Perrier и запивала, как водку, рассевшись на грязной лавке во дворе. Какой-то дедок выгуливал золотистого ретривера и странно посмотрел на девушку в полушубке из хорька, распивающую странную микстуру на детской площадке. Все действия были почти автоматическими: глоток «Коделака» — сморщилась — запила — закурила — снова глотаю…

Я набрала Вове. Мы сели в его «Ленд Крузер» (хорошо же нынче врачи зарабатывают) и выехали на Ленинский проспект. Шел снег, крупными хлопьями прилипая к стеклам, — все было таким белым, не было асфальта, Москву накрыло новой простыней, девственной, спокойной. Так уютно.

Возле Salita Вова спросил, не тошнит ли меня. Честно говоря, после его вопроса мой кишечник и вправду захотел извергнуть морфинообразный завтрак.

— Постарайся не сблевать до больницы. Я не за машину переживаю, а за анализы.

Я достала из сумки мятный «Орбит» и засунула в рот сразу три подушечки. Чуть-чуть отпустило. По физике было состояние как после бурной пьянки, если ты поспала полчаса в одежде.

Мы заехали на территорию Первой градской, он провел меня через какой-то служебный вход, возле дверей которого курило несколько санитаров. Мы шли около двух минут по темным узким коридорам, пахло сыростью и чем-то анатомическим, вроде пролежней.

— Мы в подвале?

— Да. Идем в лабораторию.

Он снял шубу и положил меня на коричневую кожаную кушетку. Пахло спиртом. Или это от меня воняло? Его руки были холодными, как ветер в начале февраля, он подул на них, пытаясь согреть дыханием.

Я сняла свитер и рубашку. Осталась в одном лифчике перед соседом, которого все равно не могла воспринимать как врача. Он был ниже меня ростом, коренастый и смуглый, русый и накачанный.

Его речь стала мягкой и стройной, куда-то ушла манера ставить ударения сильным понижением тембра — слова лились ровной тонкой струей. Все хирурги так говорят, когда сообщают о перспективе хождения в гипсе. Как с ребенком. Нужно иногда так говорить и с женщинами — спокойно, гипнотизируя, внушая уверенность, мягко вливая слово за словом. Ненавижу эту манеру.

Жгут пережал левую руку, я решила впервые посмотреть на собственную вену. Рука побледнела, и кровяная река разделилась на несколько русел.

Он надел перчатки и спиртовой ваткой очистил место укола, достал шприц, полминуты прицеливался и всадил в тот момент, когда я меньше всего ожидала. Вот она, мужская сущность — вечно пытаются что-то в тебя впихнуть. Темно-багрово-фиолетовая жидкость начала наполнять сосуд… Он не отрываясь смотрел мне в глаза, удручающе, с негласным пониманием моего поступка.

— Меня сейчас вырвет.

— Дать судно? Ты не смотри на руку.

Я закрыла глаза. Был вертолет. Я улетала в какие-то неведомые пространства.

Очнулась от того, что холодная ватка снова прикоснулась в моей вене. Он сжал мне руку в локте и показал, где туалет.

— Да нет, мне уже лучше, только голова кружится.

Теми же коридорами мы вышли на воздух, я села прямо на снег. Меня выворачивало наизнанку.

Через полчаса Вова сделал мне какой-то укол, нейтрализующий рвотный рефлекс, и отвез домой. И сказал, что он гей. Результаты должны были быть вечером. Именно до этого времени я и посплю.

Мне приснился старый знакомый, Игорь, он учился на курс старше. Как будто он работал гардеробщиком в кинотеатре «Горизонт». Еще у него был пропеллер, как у Карлсона, только он не задавал глупых вопросов вроде «Малыш, а ты боишься жуликов?», а потом я разговаривала с фламинго. Наркотики определенно не идут мне на пользу.