Fuckты

— Ну, мы ей не скажем, — он подмигнул левым глазом.

— А сделай еще раз так. А то я только правым умею.

— Вот ты… Всю красоту момента портишь.

Он достал из кармана пачку сигарет.

— Я не курю в комнате… Но ты… кури здесь.

Мне хотелось немного власти, как и он когда-то, оборвать общение словами «нет и не будет», но каждый раз, когда мое сознание было готово дать отпор даже в той мелочи, каковой являются сигареты, я снова прогибалась под стальным голосом и жестоким холодным взглядом.

— Да ладно, я пойду на кухню.

— Черт с ним, я принесу пепельницу.

— Кушадасы? — спросил он, глядя на квадратную пепельницу, привезенную мной год назад из Турции.

— Летом ездила. Собрались компанией старых друзей и решили отдать дань месту, которое нас воспитало. Когда я училась в школе, мы ездили в Словакию летом, где и подружились с руководителями, это место подарило мне Настю, с которой мы дружно поступили в институт.

— А дань кому отдавали-то? Месту или руководителям?

— И тому и другому.

— То есть ты поехала в Турцию, чтобы отдать дань Словакии? Железная логика.

— У меня нет логики. У меня интуиция.

— Смешная ты все-таки.

Он сидел и курил. Затягивался, плотно сомкнув губы, держал в себе молочный дым.

Тот клубами вырывался наружу, и струйки белого тумана кутали нас в сумерках.

Макс мог курить везде. Это было слишком красиво для запрета.

Он затушил сигарету, сломав ее у основания фильтра. Потом встал около моего стеллажа и начал изучать книги. Наверное, еще раз удостоверился в моей глупости.

— Неужели ты Лотмана читала?

— Представь себе.

И опять ничего не было. Не понимаю я этого платонического общения. И аналитику Аристотеля тоже…

…Единственное, что ценно в жизни — это момент…

Главное, чтобы он не заметил дневник, про который я почти забыла.

Мы процеживали слово за словом, пока молчание не достигло статуса VSOP [7], насыщенности цветов Рембрандта и молекулярной чистоты горных ручейков национального парка Словакии.

А потом мне позвонил декан и напомнил про дамоклов меч в виде курсовой работы.

Макс предложил снять сюжет про «Клинику Маршака». Так я и сделаю. Завтра.

Наутро я позвонила Гоше и попросила помочь с поездкой за город. Ему нравилась Настя — мне было чем спекулировать: ее спагетти со сливочным соусом Гоша мог отведать только используя мои переговорные способности. Он заехал ровно в одиннадцать. Гоша был тележурналист. Его присутствие в кадре было необходимо для существования сюжета. Я схватила пушку для записи звука, микрофон и камеру с парой запасных аккумуляторов, написав на кассетах «Гога-суперстар».

— Чего ты такая довольная?

— Да не знаю, все просто хорошо! Белая полоса наступила!

— Это затишье перед бурей.

— Ну какого черта ты такой пессимист?

— Потому что знаю, каково разочаровываться, — он включил радио, затмив мой голос «Кастой».

После многокилометрового забега по широкой автостраде мы, сверяясь с картой, свернули на узкую проселочную дорогу. Спустя пару сигарет припарковались возле высокого белого забора с массивными воротами трехметровой высоты, которые делали клинику похожей на загородную резиденцию какого-нибудь посла, со всей полагающейся помпезностью.

На проходной нас встретили двое в штатском, один махнул рукой, и мы преодолели первый шлагбаум. На бейджиках было написано «охрана». Звали Сергеями.

— Они тут что, все клонированные? — отвратительно громко спросил Гога, явно не нуждаясь в ответе.

Мы посветили своими пропусками Министерства печати, телевидения и радиовещания.

— Откройте багажник, — приказал суровый баритон Сергея.

Гошину аптечку вывернули вверх дном; его отец был военным летчиком, и это для нас объясняло наличие промедола [8]в квадратной коробке с крестиком, но никак не для правоохранительных органов. Набор лекарств мы оставили на проходной и двинулись в сторону двухэтажного блочного здания, за которым виднелось еще несколько таких же.

В светлом и просторном холле нас встретил PR-директор, которую я отвела в сторону, несколько раз поглядывая на бейджик. Меня в институте научили, если тебе нужен суппорт человека, нужно постоянно повторять его имя.

— Елена Сергеевна. Я учусь в Институте телевидения и радиовещания. И делаю сюжет на тему «Двенадцать шагов», моя сестра Ивановская Карина у вас лечилась год назад. Для меня это очень важно.

Я дала ей письмо, якобы заверенное в институте, а на самом деле начерканное на BP, пока Гоша покупал буррито с сыром.

— В целом не имею ничего против. Пациентов не снимайте в карцерах и во время групповых тренингов, а так все — с разрешения присутствующих. Наш секретарь вас проводит.

— Спасибо огромное.

— А сестра ваша — интересный случай.

— Ну да, она мне рассказывала, как в карцере лежала.

Елена Сергеевна удрученно посмотрела, выдохнула почти растворившийся и смешавшийся с кофе никотин.

— Она не лежала в карцере. Она добровольная. Сама приехала.

И протянула мне визитку. Не надо было произносить вслух «белая полоса».

К нам подошла хрупкая русая девушка с исконно русскими чертами лица, видимо, практикантка, Света. Света, Света, звезда… Ладно, просто звезда.

— Хотите чаю, кофе?

— Да нет, — ответил Гоша и начал напевать под нос что-то невообразимое, в чем я смогла различить только фразу «Света — звезда минета». А я-то ограничилась просто звездой.

Мы шли по длинному коридору, сплошь увешанному наградами и сертификатами.

— А это наши успешные пациенты.

— А давай дадим проезд? Вручную. Сможешь поровнее?

— Да не вопрос, — он закрепил Sony mini-dv на только что собранной треноге.

Гошка был заядлым любителем маунтин-байка. И еще за два года до того, как связать свою профессию с телевидением, скрепил ее наручниками с экстримом. В прямом смысле слова. Он часто снимал прорайдеров, за что и попал корреспондентом на телеканал «Спорт» в «Точку отрыва».

Мы с Гошей шли, как солдаты, — в ногу.

— Медленнее, еще медленнее, — пыталась режиссировать моя творческая натура-дура.

И тут я разрушила наш темпоритм, резко остановившись, немного наигранно, как Скалли в «Секретных материалах», как будто я знала, с чем столкнусь, и сотни раз репетировала эту правду, которой я посмотрю в один из карих глаз.

На стене висело несколько фотографий Карины и Киры, в обнимку, улыбающихся. Они жили вместе. Вещи и одной, и другой на соседних кроватях. Лица соприкасаются, волосы струятся по плечам, искренние улыбки.

— А вы давно здесь работаете? — спросила я Свету.

— Около трех лет. Я тут почти живу, помогаю дежурить по ночам, многое уже повидала — в обычной жизни столько странного не узреть — тут все как лакмусовая бумажка, все, что может человек себе позволить, он проявляет.

— А я думала, вы практикантка. Такая молодая, — выдержала паузу и добавила, поглядывая на Карину: — Симпатичные девушки, — не стесняясь тыкать пальцем в фотографию.

— Ой, это были две соседки. Вообще у нас часто люди объединяются и дальше помогают друг другу в реабилитации. Это часть программы.

Мы завернули в первый кабинет.

Я слышала, чтобы выявить у человека предрасположенность к наркомании, нужно сделать специальный генетический анализ с целью выявления синдрома дефицита удовлетворенности. Уже при рождении у нас есть тяга к запретным плодам, но я бы не хотела смотреть на своего ребенка (я думаю, у меня когда-нибудь все же родится мальчик с вьющимися, почти белыми в раннем возрасте волосами) в ожидании того, что он произнесет: «Мам, героина дай!»

Ни за что.

Я задала Свете свой первый сакраментальный вопрос.

— А что собой представляет генетический анализ?

— В нашем центре диагностика проводится на молекулярно-генетическом уровне и основывается на анализе результатов полимеразной реакции. Я вас совсем запутала…