Магадан — с купюрами и без

А ведь даже полувоенная одежда наполовину дисциплинирует и тело, и душу — не меньше чем еда. Одно из другого вытекает, как Ангара из Байкала. Жена купила сшитую по конверсии тельняшку — теплая, к телу прилегает. И ты хорошо заметен на фоне белой простыни. В нашем-то северном климате, на берегу Охотского моря — вещь особой потребительской стоимости. Одну износил, вторую, и вдруг уверовал, что когда-то, в другой жизни служил во флоте, даже на подводной лодке, особенно когда приходил с внуком на берег моря, к месту базирования плавбазы «Магаданский комсомолец», повспоминать мичмана Сашу, послушать крики чаек и построить домик из соленого песка. По возвращении мы уминали за обе щеки макароны по-флотски.

Все это неравномерными рывками вспомнилось мне, пока ждали исполнения заказа, разглядывая перенесенные с гор Кавказа интерьеры и костюмы драмтеатра: камни очага, кинжалы и алебарды, ковры с орнаментом и даже бурку в развернутом виде в комплекте с папахой и старинным кремневым ружьем.

Официанты в стилизованной военизированной одежде с кинжалами на поясе ходят, словно лезгинку пританцовывают. Не щадя танца живота своего!

Печурка припахивает ритуальным дымком и копченым сыром. Тихие ритмы бубнов и призывный вой зурны. Настроение у нас приподнято на романтическую высоту, как тонкий канат над горной рекой.

Заказали по две порции. Ждем. Морально готовы заказать добавку.

Петров с сиротского детства, как отца, чтил Ворошилова, а когда повзрослел, стал носить усы сопельками в подражание маршалу, да и теперь не изменил своей привычке, что помогает сохранять невозмутимость. Когда он слышал слово «буддизм», не сомневался, что это о Буденном.

Из своих усов он смотрит будто бы из смотровой щели. Не чеши лысый затылок, если отрастил бороду, береги имидж смолоду. Хотелось нового афоризма, но слишком я зациклен на ожидании шаурмы. Дурная голова ноге покоя не дает — из жизни головоногих моллюсков.

До тридцати лет Петров обретался в Чешне, и его то и дело переспрашивают: «в Чечне», вжился в роль кунака и тамады на бытовом уровне, теперь его признают за своего, даже если не открывает рта. Зачем слова, если человек просто дышит, сопит тихой сапой и качает головой — совсем как горный орел, вах-вах! И это актуально в наших краях, куда понаехало кунаков. Легко находит их на базарах, сочиняет им песни — тексты не имеют существенного значения из-за обилия звуков, не означающих слова. Текст инкрустирует паузами, сжимает и растягивает слоги, отчего они обретают экзотическое, даже эротическое звучание. Как речь строителя, если убрать из нее матерки. Растроганные земляки дают Петрову деньги на издание стихотворных сборничков, после чего устраивают презентации по числу изданных экземпляров.

Петров вырос сиротой, как в поле трава, и не знает о себе почти ничего, даже национальности, и его духовные поиски вызывают недоуменное саднящее уважение. Проще всего он ассоциирует себя с чеченцами, а то и с армянами, грузинами, азербайджанцами, в последнее время вообразил себя евреем. Однажды просыпается, а это Хабаровск. И не вокзал, не аэропорт, а синагога!

Поднабрался по профессиональной деятельности в сфере бытового обслуживания населения: если займется туфлями, то вашим ногам в них суждено плакать и смеяться от восторга, а в брюках, построенных Петровым, замедляется биологическое старение клиента, и один артист провинциальных театров, чтобы не ударить в грязь лицом перед столицей, женился на дебютантке и родил сына, словно правнука. У самого Петрова было столько жен, детей и внуков, что без компьютера не разберешься. Достоин Большой медали Ушинского.

За последние годы в городе сильно уменьшилось население, а тех, кто хочет его обслуживать, стало намного больше. Таксистов — как нерезаных собак, торгашей, всяких отделочников-строителей из Средней Азии полно. Сапожник из Китая Миша, он потом стал называться МИ ША, вызывает уважение стремлением работать за гроши. Один натуралист из Молдавии продает желающим пчелиные укусы.

Есть в городе и классные повара, которых не так-то просто сбить с алгоритма, разве что залить очаг водой. Но тогда он изготовит холодное блюдо — такое, что пальцы в рот не клади — руку себе откусишь. Если не отморозишь.

В реальной жизни большинство мужчин не умеет готовить пищу, и когда такая необходимость возникает, разбивает два-три куриных яйца на сковородку. Так вот однажды мы остались вдвоем с отцом, поскольку мать слегла в больницу. Я учился в третьем классе. Для меня было шоком, когда отец решил накормить меня ужином. Не яичницей.

Он взял несколько крупных картофелин, аккуратно почистил и сварил. Овощной бульон не стал выливать в канализацию, а покрошил туда репчатого луку, и было очень вкусно. Сваренные клубни он растолок деревянной колотушкой и открыл банку китайской вкуснейшей свиной тушенки. Конечно, в тот вечер я думал о заболевшей матери и грустил по ней, но мощный восторг желудка заглушал печаль.

Спустя много лет вдруг открылась подноготная того случая: пока мы с отцом пировали дома, пока уплетали картошечку, совершалось детоубийство. В больнице. Такое тихое, незаметное. Мог бы родиться братик. Или сестренка. Фиг-то. Никто не родился, и мать потом замаливала этот грех, ездила по храмам и лаврам. Я понял по оговоркам, лишь спустя годы, что случилось. И был потрясен. С горечью подумал, что не так уж далеко мы ушли от каннибалов.

Наши пращуры, вегетарианцы-хлебопашцы не совершали подобных преступлений, дети рождались, как Бог пошлет, и не было в народе озлобления. Люди гор донесли чистоту отношений до наших дней. Но почему я мучительно размышляю об этом, когда звучит, нарастая, гул в желудке, подобно мелодии «Болеро»?

Эхма! Уж больно вкусна шаурма. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Прежде чем ее вкусить, едим глазами. Пронзительная, тягучая, матово вспыхивающая, зернистая страсть ожидания опаляет с головы до ног, унизительное и одновременно возвышающее чувство «тебя наконец-то покормят», некто возникнет рядом, подползет на брюхе с подносом, полном яств.

И вдруг, будто нарыв лопнул в сердце и растекся по грудной клетке теплый гной — солнце помаслило глаза. Это мой психоанализ и психосинтез. Когда-то давно, в молодости меня лечили от будущей старости: кровь из вены брали и тут же, из того же шприца, теплую, вливали внутримышечно. В ту часть, которую медсестры-скромницы стыдливо называют щечками.

Все в той шаурме вот так же перетекает, переливается — с горького на кислое, с терпкого на ступорно-пряное. С кислого на пресное. Пищевые гаммы на гастрофилософию наводят. Тут ведь начинка первую скрипку играет, — объясняю сам себе. Специи. Лук горький и сладкий, перец красный, белый и зеленый, жгучий. В крапинку.

Тмин, фасоль, кориандр, имбирь. И еще, и еще, на усмотрение повара.

На Крайнем Севере нет ни одного растения, которое бы не оказалось целебным. Взять грибочки — ими лось до осени так отъедается, что весь с ног до головы напитывается ферментами. Мясо лося, застреленного во время брачных игр, — это вам не цацки цацкать: успешно заменяет виагру, что позволяет сохранять основной инстинкт в надлежащем состоянии. И поддерживать численность населения аборигенов, пусть и на скромном уровне.

У шаурмы и тесто имеет значение, играет роль. Нежная блинная форма, сочная ароматная начинка. Моя супружница не раз недоумевала: мол, раньше одного пакета муки хватало, чтобы два теста замесить, теперь лишь на одно с трудом хватает. Фарш тоже ужимается. И соль стала не соленой, и сахар не сладкий. Не говоря уж про не пьянящую водку. И во всем я ощущал долю своей вины. Пытался путем размышлений найти причину. Глобализация? Потепление климата? Демографический фактор?

Разгадки у меня нет, только раздрай. Петров — молодец: не терзается в сомнениях: мол, демократия, надо привыкнуть. Не так-то просто. Еда, ее приготовление и поглощение — как схватка на поле боя: одно другого стоит: фарш, специи, дрова, дым. Мясцо — просто-таки сама нежность. То ли дичинка, то ли оленинка. Лягушатина? Едим, за ушами квакает.