Магадан — с купюрами и без

Может, кто медведя завалил, внутрь поросенка запихал, да сусликами нафаршировал? А внутри сусликов личинки овода. Их из оленьих мышц чукчи достают, лакомятся. Петров, кстати, не раз выдавал себя за чукчу, каким-то особым образом щурил глаза и разнимал слова на слоги, добавляя там и сям стеклянно-птичьи звуки. Однажды пробился на слет оленеводов, и его на ура избрали человеком столетия. Жаль, то столетие как-то быстро кончилось.

Китайский рецепт мясогурманства в гастрономическом мире более распространен, ведь на полтора миллиарда человек оленей не напасешься, да и, как ни странно, оводов тоже. Китайцы предпочитают более доступных личинок мучной мухи, иначе опарышей. Мы-то брезгуем, счастья своего не знаем. А ведь опарышевый животный белок — натуральней не бывает. Без диоксинов и оксидантов. Биологическая активность выше, чем у говядины и баранины вместе взятых. Икра морских ежей отдыхает. Это же голимая виагра. Правда, от виагры слепнешь. Тогда пусть это будет вука-вука. Словно муха-цокотуха. А с мухами надо дружить. Приспичит, каждую преврати в боевого слона.

Гурман Петров от моей беспрерывной болтовни глотает густую слюну: мол, у самого с утра маковой росинки не было. Мы друг другу тамада. Любим, уважаем. До слез. Устроили друг другу праздник. Спасибо, друг, что ты есть!

Из Чешни он уехал на Чукотку парикмахером на бреющем полете — шутка. Умудрился в аэродромной команде поработать, знает толк в самолетках и других чукотских приблудах. Обожает такое кушанье, как олений желудок, наполненный полупереваренными листьями тальника. Это даже вкуснее семян конопли, пропущенных естественным путем через пищеварительный канал певчих птиц.

Как я уже сказал, одно время он ассоциировал себя с этническими чукчами и не был чужд такого понятия, как «брат по жене». Но поплатился: пятая или шестая по счету супружница обломала ему роги в Таганроге. Мечтал создать гарем, но не потянул материально.

А как-то по пьянке признается, что мечтает побывать в дебрях Амазонки, где будто бы сохранилось племя людоедов. Пообщаться. Правда, внятного ответа, в качестве кого он планировал предстать перед аборигенами, так и не дал. Может, хотел изведать счастье быть съеденным живьем…

А шаурма знатная сегодня, как никогда. На здоровье, Евгений Алексеевич! Только бы заворота кишок не случилось!

И все-таки это не медвежатина. Иначе окрестные собаки подняли бы скандал. Так мне видится. Не знаю, может, мясо обезьяны из цирка попалось, тут же гастролеры приезжали, а? Как раз объявление бегущей строкой было, что четверорукая артистка пропала без вести.

А может, медведь кого задрал, лося, например, а медведя охотники гранатой РГД зацепили. Фарш лохматый. Экзотика. Радость гурмана. Только пусть мое невысказанное мнение не сочтут пропагандой терроризма.

Ем, смакую. И вдруг за что-то твердое зубом цепляю. Ноготь. Ошибки быть не может. Желудок, казалось бы, готовый и не к таким экзотическим неожиданностям, страшно удивился и полез в пузырь, подобно малолетке с ущемленным самолюбием. А что волноваться-то? Сядь, остынь.

Услужливая память унесла в деревенское детство, когда мороженое свиное сало со шкуркой учился кушать. От подкопченной корочки обязательно стружечка поползет, если хорошим ножом отрезаешь. А ножи были острее бритвы, их сосед на заводе из танкового подшипника выковывал. Тем ножом, говорят, рельсу перерубить можно. Ну, это, я полагаю, для красного словца сказано. Рельсу-то вряд ли, а вот оглоблю, пожалуй. Да и откуда рельсы? — железную дорогу я позже увидел, когда отец из тюрьмы вернулся, и мы переехали в другой район, я еще думал: там край земли, можно рухнуть.

Теперь вот принято решение в Магадан железный путь протянуть. Будем на вокзале тогда гужеваться.

У того соседа из босоногого детства большая была семья. В собственную баню все разом ходили, меня за компанию брали. После бани квас, который не выпьешь залпом. Банные процедуры — полные удивления. Смотри, учись. Как от пятки ножом отхватят старую кожу, почти сантиметровой толщины, боязно. И немного завидно: у меня такая шкура не нарастает, хотя и прозвищем от отца награжден — «пензенские толстопятые». Или вот ногти семейство педикюрит, обрезки, словно птички, отлетают на несколько метров. Да в лицо! В глаз!

Как вспомню те пятки, те ногти, как рвану, давясь, из обеденного зала. Пока на ушах стоял, заметил на полу бумажную салфетку, энергичным почерком исписанную. Может, любовная записка? После шаурмы чувства обостряются — это аксиома. Недаром есть на свете трепетная поэзия Востока. Читаю — и ничего не понимаю, вроде как с иностранного языка забыли перевести.

«Купил я персик. Румяный и пушистый, прям девушк-персик. Кожица радует глаз нежными переливами розового, красного, малинового, она слегка шершавая, так бы и прижал к губам. А кто собственно мне не дает? Целую, и девушк-персик целует меня в ответ сладким душным поцелуем. Ты моя звездочка, я твой парсек. Я люблю тебя, милая персинька, так бы и съел. Прости! Ты была, и нет тебя. Ушла. Мне без тебя будет грустно. Я знаю. Но ничего с собою сделать не могу. Съедаю персик — в слезах восторга. Неизбывное чувство лишает меня всякого аппетита на целых три дня…

Вот говорят, висит груша, нельзя скушать. Загадка. Какая женщина без тайны? Если ее муж объелся груш, которые сам же околачивал. Груша — лампочка? Какая именно лампочка — Ильича или Эдисона? Есть и третья правда, долдоны!

Это и в самом деле фруктовая груша, но как ее купить, если основательно поиздержался? Больно уж много соблазнов, но вот напрягся, два дня по системе Брэгга поголодал, чтобы лучше усваивалась, купил. Груша эта зелено-розовая, так и называется «Лампочка». Сорт такой. Есть и «Дюшес», но я не отважился его купить. Дюшес — мужского рода, небось. Лампочку, что под потолком, не включаю, чтобы не было конкуренции с купленным фруктом, а вновь приобретенная груша и в сумраке прекрасна. Тем более что у меня за окном уличный фонарь светит. Да так ярко, что во рту оранжевый привкус появляется, как от апельсина. Груша, любовь моя, Аграфена! Слегка в теле, но есть и талия. Так и кружимся в танце, словно она — Дюймовочка. Ну и я — соответственно — Дюшес в душе.

Желающих потанцевать много. Манго просит у меня разрешения пригласить Грушеньку на тур танго. Фрукт еще тот. Но только внешне, а на вкус — вылитая морковь. Я ревную, готов глотку перегрызть сопернику-мангу. Как мангуст кобре. Что она в нем нашла? Ни стати, ни вкуса. Ни талии. Впрочем, насчет вкуса я погорячился. Вкус есть, я это определил экспериментальным путем, проявив соответствующую духу времени толерантность и политкорректность. Я принял их такими, какие они есть — до последней клеточки — и грушу, и манго, — путем безотходного поедания внутрь.

Но не насытил я свою страсть. А тут новая любовь поспела. Купил виноград — янтарные глазки, зернышки-зрачки! Не отвести взгляда. Мужчины любят глазами! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Неотвратимо тянет попробовать на зуб. Глаза в глаза. Зажмурьтесь! Вот так, мои сладенькие! Жую виноградины, вкусные — жутко, будто украдены.

А уж любовь моя полосатой пчелкой перепорхнула на яблоко антоновки — словно грудка юной девы. И вид, и аромат свежести, юности, невинности. Правда, в названии проглядывает мужик Антон, сорок тонн! Что-то есть в этом непостижимое. Недаром здешние журналистки берут себе мужские имена, публикуя плоды гламурной мысли. Ах, эти яблочки! Наверное, Ева из рая прислала со змеем? Адам, как же ты просахатил-то! Но ведь и у Адама свое — адамово яблоко. Ладно, что-нибудь придумаем. Вот уж и райские яблочки я исцеловал до нуля. Даже зернышки не оставил. На зубах вязкая горчинка! На вкус — моченое в сортире. В здешнем кафе блюдо придумали, чтобы прибавить креативности. Да и запатентовали — не дать контрафакту довести до инфаркту.

Куплю-ка дыньки, их форма пробуждают во мне биокоррекционного скульптора — специалиста по бюстам и одновременно режиссера-рецидивиста откровенных фильмов. Завязывается внутренняя борьба сердца с желудком. Пять минут, и прощайте, дыньки! Я буду грустить по вас. Заодно по вишням — цвету первого поцелуя!