Без маски

Лассен пустился вдогонку за Хурдевиком, обогнал его и, обернувшись к нему, спросил:

— Скажите, Хурдевик, почему вы не пожелали поздороваться со мной?

Хурдевик удивленно взглянул на него. Он не ожидал такого нападения. Но он выпрямился и твердо ответил:

— Я не здороваюсь с такими, как вы. Причина, как я полагаю, вам известна. У меня нет ничего общего с теми, кто открыто появляется в ресторанах вместе с подозрительными личностями, как это делаете вы. Надеюсь, вы понимаете меня?

Хурдевик хотел продолжать свой путь, но комиссионер Лассен настаивал:

— Скажите, на что вы намекаете?

Коммерсант Хурдевик выпрямился и принял величественный вид. Рядом с маленьким Лассеном крупная фигура Хурдевика — чемпиона-лыжника — казалась огромной. Стоило ему дунуть, и Лассен слетел бы с тротуара. Но Хурдевик лишь слегка наклонился и в обычном своем вежливо-ироническом тоне сказал:

— Не будете ли вы столь любезны пропустить меня, господин Лассен?

Хурдевик двинулся дальше, и Лассену против воли пришлось посторониться.

Он стоял и смотрел вслед могучей фигуре удалявшегося коммерсанта, облачённого в отлично сшитое, новое, как с иголочки, черное пальто.

Лассен плотнее зажал под мышкой пустой портфель и поспешно засеменил домой. Ему казалось, будто все люди в городе сразу стали смотреть на него другими глазами. Правда, он всё снова и снова уговаривал самого себя, что все его знакомые — люди достойные, что никакая сплетня не в состоянии затронуть его доброе имя, повредить ему, причинить ему зло, что… Бесполезные утешения, он тихо выругался. Дело было совсем не в этом. Но если теперь ему придется испытующе вглядываться в глаза других людей или увидеть хоть тень сомнения на чьем-нибудь лице… О, ему-то известно, чем грозит подобная история и как она может превратить жизнь в сущий ад. Ведь он видел, как Холма уволили из-за какой-то болтливой конторщицы. А разве не ясно, как день: Асбьёрн стал человеконенавистником из-за постоянных опасений, что люди не доверяют ему…

Лаура сразу же заметила по лицу Лассена: что-то стряслось. Она заставила его рассказать всю историю. Выслушав ее, Лаура коротко сказала:

— Сплетню надо немедленно пресечь, дай-ка я подумаю… — Потом быстро добавила: — Кристен Пойс… иди к нему…

Через полчаса он уже взбирался по крутой лестнице и стучал в ветхую кухонную дверь.

— Кто там? — спросил голос за дверью.

— Это — я… Лассен, — ответил комиссионер, задумчиво поглаживая обросшие щетиной щёки. Кто его знает, сколько понадобится времени, чтобы от слов Кристена Пойса рассеялся страх Лассена.

— А, это ты, дохлая креветка, — сказал Пойс на своем певучем северном диалекте. — Заходи; а я было подумал, что это… гм… Ну, заходи и выпей-ка чашечку настоящего черного кофе, да съешь ломоть хлеба с ржавой селедкой. Масла мы давно не видим.

Пока длился монолог, комиссионер Лассен успел войти в комнату.

— Какие новости? — спросил Пойс из кухни, где он возился с кофейником, чашками и ложками.

— Никаких, — ответил Лассен, — кроме тех, что хлебница пуста, а все старые возможности раздобыть хлеб кончились.

Пойс протяжно свистнул, вытащил свой бумажник, протянул Лассену крупную кредитку и быстро сказал:

— Нет… не отказывайся, возьми, мне прислали немного денег с севера. Всё в порядке.

Пойс стоял и смотрел на Лассена. Что-то с ним неладно!

— Хе, ты ведь знаешь, человеку, которого только что выпустили из тюрьмы, живется не очень-то богато. Но жена сходила на почту за посылкой, а на пристани для меня приготовлен целый ящик малосольной трески. Такому прожоре, как ты, малосольная треска придется по вкусу, верно? Ты ведь кожа да кости. А тебе надо набить чем-нибудь брюхо, чтобы достало сил прокормить ребят да старуху, верно?

Лассен сердито развел руками и хотел что-то сказать, но Пойс перебил его:

— Кстати, ты что, собственно, хотел мне рассказать?

Лассена не надо было переспрашивать дважды. Залпом выпалил он всю историю с Хурдевиком. А напоследок сказал:

— Понимаешь, Кристен, если я не заткну Хурдевику рот, то через несколько дней жизнь моя станет адом. Ты знаешь этого типа: ему непременно нужно рассказывать, ему непременно нужно о чем-нибудь говорить, он любит быть в центре внимания. Ты должен мне помочь. Ты сидел в тюрьме и…

— …И, как пить дать, снова угожу туда, — подхватил Пойс. — За мной, черт возьми, идет слежка. Теперь им уже известно, что ты побывал у меня. Я не имею права объяснить тебе суть дела, но через несколько дней мы с женой исчезнем, а тебе лучше всего поменять шрифт твоей машинки, и чем скорее, тем лучше. Если ты продолжаешь писать… гм… Итак…

Комиссионер Лассен сказал:

— Я не придаю значения всем этим пустякам, черт с ними, но если ты уедешь, то мне ведь не удастся заставить замолчать Хурдевика. Мне кажется, что ты — вне всяких подозрений.

Пойс свистнул, как всегда, когда ему приходила в голову какая-нибудь неожиданная мысль. Потом он решительно сказал:

— Хорошо; если ты так болезненно к этому относишься, я готов сопровождать тебя. Мы отправимся к нему и заставим его сказать, откуда идут эти слухи. Идем!..

Пойс надел синюю рабочую куртку прямо через голову, не расстегивая. Столяра-модельщика Пойса хорошо знали в городе. Он был одним из лучших шахматистов страны, дирижировал хором и был, что называется, мастер на все руки.

Пойс и Лассен быстро шли по улице. Вскоре они уже входили в казавшуюся заброшенной контору Хурдевика, где, как видно, были приостановлены все дела. На самом же деле биржевые спекуляции коммерсанта еще до войны, в период гонки вооружений, приносили в эту контору баснословные прибыли. Не бросил он своих спекуляций и сейчас, хотя, будучи любителем красивых фраз, говорил: «Если нам удастся сохранить то, чем мы владели до девятого апреля, я буду очень рад, а понятие о справедливости сильно возрастет в моих глазах. В противном случае справедливости не существует вообще». Видно, коммерсант Хурдевик был честнейшим в мире человеком.

Однако при виде Кристена Пойса кровь прилила у него к щекам. Он быстро взглянул на расстроенное лицо Лассена. Пойс положил шляпу на письменный стол и прямо приступил к делу:

— Я хочу знать, откуда у вас эти сведения о Лассене, Хурдевик. Я говорю совершенно серьезно. Мы были добрыми друзьями в туристском комитете и в обществе «Охрана лесов», но…

Коммерсант Хурдевик выпрямился:

— Вы что, хотите принудить меня выдать уважаемого и почтенного человека?..

— Вовсе мы этого не хотим, — холодно прервал его Пойс. — Но мы хотим знать источники вашей информации. Только этого мы и хотим.

Хурдевик поперхнулся. Лоб его покрылся испариной, и он неохотно сказал:

— Хорошо; следовательно, я должен выдать своего друга, но… да, так вот. Говорят, что тебя, Лассен, видели в ресторане в обществе гестаповцев. Я не знал, Пойс, что вы — добрый друг Лассена…

— Источники, источники! — нетерпеливо прервал его Пойс. — Нас интересуют только источники, а свои извинения вы сможете принести потом. Итак?

Пойс быстро взглянул на Лассена, и тот с ужасом увидел: во взгляде друга появилось что-то новое. Лассен облизал сухие губы кончиком языка.

То, что простой модельщик осмеливается так разговаривать с ним, было для коммерсанта Хурдевика настоящим унижением. Правда, они были друзьями по спорту и по разным комитетским делам. Но между такого рода дружбой и дружбой в частной жизни с равными людьми существовала огромная разница. Хурдевик разозлился, но заставил себя улыбнуться и ответил:

— Вам следует расспросить обо всем Юнсена, Пойс. Я полагаю, вам известно, что этот человек никогда не станет болтать зря.

И, обратившись к Лассену, добавил:

— Ты понимаешь, Лассен, в такое время самое главное — держаться правильной линии. Ты мне нравился всегда, но… да, итак, прошу прощения.

— Я понимаю, — любезно ответил Лассен.

Но он весь кипел.

Лассен и Пойс пошли дальше, не разговаривая друг с другом. У Пойса был совершенно отсутствующий вид. Теперь ему самому важно было доискаться истины. Лассен уныло плелся позади. Он весь дрожал. Только теперь комиссионер окончательно понял, как может обернуться для него вся эта история в будущем. Ни в коем случае не следует допустить, чтобы через несколько лет о нем спрашивали: «Это не тот, который, по слухам, был связан с гестапо?». Лассен застонал. Пойс быстро взглянул на него. В его глазах появилось ледяное выражение, которое в эти годы встречалось довольно часто в глазах честных людей. Но была в них и неуверенность. Лассен заметил это.