Хроника одного скандала

— Денежек мне припас, Бенно? Ну-ка, ну-ка, поглядим. — По-прежнему держа сына вниз головой, Ричард встряхнул его пару раз. Из карманов брючек посыпалась мелочь; Бен заверещал от восторга.

— Довольно, — сказала Шеба. — Не будем сходить с ума перед самым ужином.

Ричард опустил ребенка.

— Ладно, мистер Бенно Макбенджамено. Давайте приведем себя в порядок. Позвольте представить эту леди. Ее зовут Барбара. Она пришла к нам в гости.

— Привет. — Мальчик шагнул вперед и протянул мне ладошку. — Меня зовут Бен.

Признаться, я с ужасом ждала знакомства с ним. Боялась сморозить какую-нибудь глупость или попасть впросак, если не пойму, что он говорит. Однако все прошло отлично. Бен произносил слова чуть сдавленно и гнусаво, но вполне разборчиво.

— У меня уже подружка есть. Ты знала? А мне только одиннадцать.

— Нет, не знала, — ответила я.

— Ее зовут Сара. На следующей неделе она придет к нам на чай.

— Правда?

— Сара его соседка по парте, — объяснила Шеба.

— Не соседка, мам! — возразил Бен. — Она моя подружка. Мы хотим вместе танцевать медленный танец.

— В самом деле? Это мы еще посмотрим. — Шеба перевела на меня взгляд и многозначительно повела бровью: — С каждым поколением гормоны просыпаются все раньше.

Бен внимательно следил за матерью.

— Гормоны? — спросил он. — А что это, мам?

Ужинали мы все вместе за круглым столом в просторной кухне на первом этаже. Шеба приготовила салат и картофельную запеканку с мясом. Ричард открыл бутылку риохи.

— В этом доме Бэш — шеф-повар, — сообщил он, наполняя мой бокал, — ну а я — сомелье.

Разговор за столом не прекращался. Бен рассказывал о недавней школьной экскурсии в лондонский зоопарк, а мы восхищались тем, как здорово он имитировал голоса животных. Шеба заставила меня описать провальный поход в Сент-Олбанз, и мой рассказ вызвал гомерический хохот Ричарда. Услышав, что я отозвалась о Пабблеме как о местном варианте чеховского Матвея Ильича, Ричард вскинул брови.

— Тургенев, говорите? Отлично, отлично, — одобрил он, словно поставил галочку на полях моего очерка, и в качестве награды за то, что я оказалась не полной невеждой, завел длинный монолог о своей книге.

Писал Ричард, похоже, о тяготении прессы к консерваторам, но, услышав это мое предположение, протестующе завопил: дескать, его мысли «чуточку тоньше и проницательнее». Безумно долго он втолковывал мне «важнейший момент» книги — об уловках, к которым прибегают журналисты в использовании глаголов. По мне, так все это звучало крайне глупо, однако ради согласия в компании я симулировала осознание всей глубины его идеи.

За весь ужин случился лишь один неуклюжий момент, в котором моей вины не было. Произошло это, когда Шеба попыталась уговорить Полли поесть как следует, а та заорала, чтобы мать оставила ее в покое.

— Ты ведешь себя безобразно, Полли. Я не позволю тебе разговаривать со мной в таком тоне, — тихо и четко произнесла Шеба.

— Тогда не цепляйся со своей жрачкой, — огрызнулась дочь.

— Я не цепляюсь, — возразила Шеба. — Я всего лишь не хочу, чтобы ты морила себя голодом.

— Оставь ее, Бэш, ради всего святого, — встрял Ричард.

Он же прервал повисшее на несколько секунд молчание:

— Тяжелый случай, верно, Барбара? В обществе принято считать хорошие манеры отражением любви и почтения, а они по большей части не что иное, как замаскированная под моральные принципы эстетика. Вы со мной согласны?

— Прошу тебя, Ричард… — пробормотала Шеба.

— Нет, я серьезно. Ясно же, что вежливость по отношению к взрослым далеко не всегда вытекает из уважения к мудрости старшего поколения. Общество просто-напросто не приемлет грубости молодежи. Нам это неприятно, верно? Как вы считаете, Барбара?

Я-то сочла его напыщенным болваном, но оставила свое мнение при себе.

— Я бы, собственно, так не…

Однако Ричард уже покончил с этой темой.

— Десерт, десерт! — ухнул он своим шутовским баритоном. — Что сегодня на третье, Бэш?

На третье у Шебы было ванильное мороженое и магазинный шоколадный торт.

— Нам подавай все и сразу. Боюсь, Барбара, вы попали в семью чревоугодников.

Боится? Ни намека на страх или смущение не было в голосе Ричарда, отрезавшего щедрые ломти торта для каждого из сидящих за столом. Мне были противны эти его беспрестанные разъяснения семейных традиций. Под видом гостеприимства эти реплики скрывали демонстративное отторжение меня от дома. Куда тебе понять наш вольный, роскошный стиль жизни.

После десерта Шеба пригласила меня взглянуть на гончарную мастерскую в подвале.

— Вы произвели на Ричарда такое впечатление! — сказала она по пути. — Обычно он никому не рассказывает о своей книге.

Польщенный вид дался мне немалым трудом.

Спустившись по лестнице, мы оказались в большой, чуть сыроватой комнате с лимонного цвета стенами, оборудованной обжиговой печью и гончарным кругом. Одна из стен была увешана полками с работами Шебы. До тех пор я не видела ничего из сделанного ее руками, а когда она упоминала о своих поделках, сама не знаю почему, я представляла себе примитивную глиняную посуду вроде тех бесформенных серых горшков, которые продаются в сувенирных лавках. Однако на полках в мастерской я увидела нечто совершенно иного рода. Вещицы были изящные, я бы даже сказала, одухотворенные: мисочки с тонкими кружевными краями, вазы с ручками в форме животных и птиц, целые ряды расписных тарелочек.

— Бог ты мой! Шеба, ваши работы так… милы.

— Правда?

— Нет, не милы… Они просто чудесны. Я ведь, когда речь заходит о гончарном искусстве, представляю себе… что угодно, только не такую прелесть. — Я показала на большую чашу с орнаментом из желтых роз и пухленьких голубых воробышков. — Нет, взгляните на это! Завидую я вашему мастерству, Шеба. Можно посмотреть поближе?

Шеба кивнула:

— Конечно.

Я осторожно сняла чашу с полки.

— Как вам это только удалось? Какая расцветка! А птички… я от них в восторге.

— Она ваша.

Я опустила чашу.

— Что вы, что вы! Исключено. Я не напрашивалась, Шеба, клянусь…

— Конечно, нет. Мне самой хочется подарить вам эту вещь.

— Но я…

— Умоляю, Барбара, не надо поднимать шум из-за такой безделицы. — Шеба улыбнулась. — Забирайте эту чертову чашу — и дело с концом.

Переход от шумных возражений к смиренному согласию всегда непрост.

— Вы уверены? — спросила я.

— Абсолютно.

— Что ж… Спасибо. Я очень, очень тронута. Сто лет не получала таких чудных подарков. Чаша великолепная. — Я запнулась, опасаясь, что перегну палку со своими благодарностями, и резко сменила тему: — Полли — красивая девушка.

— Угу, — буркнула Шеба.

Разложив два раскладных стула, прислоненных к стене, она жестом пригласила меня устраиваться.

Решив, что тема Полли исчерпана, я соображала, о чем бы еще поговорить, но не успела отметить благотворную тишину мастерской, как Шеба продолжила:

— Кто мог подумать, что Полли так похорошеет. Это произошло совершенно неожиданно. До восьми лет она была просто страшилищем. Сущий крысенок. При виде нее люди терялись. Единственное, что я слышала, — это тактичные комплименты ее «цветущему виду». А мне было плевать. Я ее еще больше любила за то, что она некрасивая. До двух лет с рук ее не спускала. Честное слово, всюду носила, как какую-нибудь инфанту на паланкине. — Шеба задумалась. — Должно быть, это хорошо, что малыши со временем превращаются в трудных подростков. Уж очень мы их любим в детстве. Чувство такой силы и глубины долго выносить невозможно.

— Вы хотите сказать, что у Полли сейчас непростой характер?

Шеба криво усмехнулась.

— К чему осторожничать, Барбара. Вы же видели, она настоящая заноза. Вбила себе в голову целую кучу «концепций». Вегетарианство. Феминизм. Всякое такое. К тому же не терпит, если вы их не разделяете.

Я улыбнулась.

— А мальчиков напрочь отвергает. Один в политике не разбирается, другой «на сексе сдвинут», — продолжала Шеба. — Согласитесь, для юной девушки слишком жестоко или по меньшей мере неумноотказывать парню по таким причинам. То есть… Я хочу сказать, что в семнадцать вроде как положено влюбляться, верно?