Плач юных сердец

— Ну, ты бы в любом случае так решил.

— Почему?

— А ты как думаешь почему? Потому что ты всегда был безнадежно влюблен в Диану. И сегодня у тебя это на лице было написано. Ничего не изменилось.

И поскольку у него не хватило духу это отрицать — да и не было на то особого желания, — всю оставшуюся дорогу они ехали молча.

Помимо Гарольда Смита и еще нескольких служащих, проезд которым оплачивала железная дорога, мало кто совершат ежедневные путешествия из Тонапака в Нью-Йорк: поездка занимала час пятьдесят минут. Каждые полмесяца, когда Майклу приходилось отправляться в город, он еще на платформе по-соседски здоровался с Гарольдом; в поезде он устраивался с газетой в сторонке, а Гарольд усаживался вместе с другими железнодорожниками на двух обращенных друг к другу скамьях по другую сторону прохода: всю дорогу до города они играли в карты. Но как-то раз Гарольд, забавно стесняясь, сел рядом с Майклом.

— Мы с женой как раз вчера вечером обсуждали, — начал он, — как мы рады, что вы поселились в гостевом домике. Энн Блейк, конечно, милая женщина, но мы опасались, что она сдаст его каким-нибудь голубым. Я имею в виду, что, когда там живет обычная семья, нам куда как спокойнее. И наша Анита души не чает в вашей девчонке.

Майкл тут же сказал ему, что Лауре Анита тоже очень нравится, и добавил, что, поскольку у Лауры нет ни сестер, ни братьев, это вообще замечательно.

— Что ж, хорошо, — сказал Гарольд Смит. — Значит, ей всегда будет с кем поиграть, верно? Нашим старшим девочкам тоже всего девять и десять — набирается целая компания. Нашему мальчику шесть. Но он… инвалид. — Еще через некоторое время он спросил: — Что же ты делаешь в свободное время, Майк? Может, тебе нравится боулинг? Или играешь в карты?

— В основном, Гарольд, я работаю. Я как раз пытаюсь закончить пьесу — еще есть пара стихов.

— Ну да, я в курсе. Энн нам об этом рассказывала. И ты приспособил для работы старый сарай с насосом, верно? Но я имею в виду, что ты делаешь, когда хочется отдохнуть?

— Мы с женой много читаем, — сказал Майкл. — Или едем к друзьям — в Хармон-Фолз или еще дальше, в Кингсли.

И только когда он услышал, что говорит: «к друзьям», «еще дальше, в Кингсли», он понял, что совершил бестактность.

Гарольд Смит наклонился, чтобы почесать ногу там, куда его очень короткий носок уже не доходил, и через оттопыривающийся пиджак можно было заметить, что он и вправду носит в кармане рубашки пять или шесть шариковых ручек. Майкл испугался, что, усевшись обратно, Гарольд уткнется в газету и весь остаток пути будет обиженно молчать.

Нужно было что-то сказать. Можно начать так: «Гарольд, боюсь, что боулинг меня не сильно занимает, а в покер я играть так и не научился, но я люблю смотреть бокс — ты как? Дамам это, конечно, вряд ли понравится, но мы с тобой могли бы отправиться в какой-нибудь бар на твой выбор — выберем вечер, когда будет интересный бой, и пойдем».

Нет, не то. Ведь Гарольд Смит может сказать: «Да ну, я за боксом не слежу» или «Да ну, я в бары не хожу», или, хуже того, он может сказать: «Вот это да! Никогда бы не подумал, что ты интересуешься боксом», и закончится все это еще одной коварной вылазкой в пыльные переулки прошлого, экскурсом в Бланчард-Филд, а то и вовсе приведет к запретному для упоминания турниру «Голден главз».

Наконец — и, похоже, как раз вовремя — Майкл открыл рот, сам не зная, что собирается сказать.

— Гарольд, — начал он, — почему бы вам с Нэнси не прийти к нам поужинать? Как-нибудь на днях, вечером? А если к ужину вам не выбраться, приходите чуть попозже — просто выпьем вместе и поближе познакомимся. Я так думаю, что раз уж мы соседи, то почему бы нам не стать и друзьями?

— Было бы здорово, Майк. Спасибо.

И на какую-то секунду простое и довольное лицо Гарольда Смита, едва порозовевшее от смущения, казалось, выдало в нем того прирожденного комика, о котором им когда-то рассказывала Энн Блейк.

Вот и все, проще некуда! Они оба зашуршали газетами и к обоюдному удовольствию отгородились друг от друга на всю оставшуюся дорогу, хотя Майкл никак не мог свыкнуться с тем фактом, что порой — пусть и довольно редко — общение не требует таких уж нечеловеческих усилий.

В назначенный вечер Смиты, вооружившись ярким фонарем, пробрались через поляну к гостевому домику.

Гарольд оделся по-деревенски: плотная охотничья рубаха в черно-красную клетку навыпуск, с поднятым воротником; Нэнси в голубом свитере и сильно потертых джинсах смотрелась вполне нарядно. Дэвенпорты явно ошиблись, нарядившись для приема таких гостей: Майкл был в костюме и при галстуке, а то, что надела Люси, можно было без особых натяжек назвать коктейльным платьем. Но Майкл был почти уверен, что стоит только разговориться и как следует выпить, и вопрос одежды утратит всякую значимость.

Ну конечно, работать на железной дороге один сплошной геморрой, признался Гарольд Смит, откинувшись на спинку кресла (в руках он держал джин с тоником). Ему с самого начала там не понравилось, еще когда его только взяли курьером, да и сейчас, честно сказать, не лучше.

— Отец мне сказал: «Устроился бы ты на работу, сынок» — я и устроился. Вот и вся моя карьера в двух словах. — И он отхлебнул — пережидая, пока смешки разойдутся по комнате. — И все же, — продолжал он, — с самого начала там был очевидный и, главное, неожиданный плюс. В первое же лето на работе я зачем-то забрел в отдел кадров и углядел там одну телочку. — Он подмигнул жене. — Она, как и все, сидела за пишущей машинкой, но ничего не печатала — она развалилась, убрав руки за голову, и зевала, всем своим видом показывая, что в гробу она видала всю эту контору. И я тогда подумал: есть девушка, с которой у меня, может, и получится поговорить. Потому что я тогда был очень застенчивый. Хитрый, нахальный, отслужил во флоте и все такое, но девушек все равно стеснялся.

— Значит, у вас был служебный роман, — сказала Люси Дэвенпорт. — Очаровательная история!

И Майкл вдруг испугался, что слово «очаровательная» может показаться излишне покровительственным.

— Ну, ясное дело, не все сразу, — сказал Гарольд. — Я тогда взялся ходить в отдел кадров по три-четыре раза на дню — по делу и без дела: иногда просто приносил им пригоршню скрепок, но заговорить с ней я решился только недели через три.

— Скорее уж через шесть, — сказала Нэнси Смит, и Дэвенпорты снова рассмеялись. — И все это время я недоумевала: чего ради этот милый мальчик сюда ходит и почему он никогда ничего мне не скажет?

— Так, погоди, хитрая морда, — приказал Гарольд, строго пригрозив ей пальцем. — Кто рассказывает эту чудную историю — ты или я? — И, убедившись, что ему снова предоставили слово, он вернулся к собственной версии событий. — Ну так вот, в те времена на обед отводилось всего полчаса: надо было выбежать на угол в автомат, скормить этому автомату свои медяки, съесть по-быстрому сэндвич и какой-нибудь мерзкий пирожок — и бегом обратно. То есть было сразу понятно, что без толку приглашать ее обедать, — ясно, да? Поэтому я придумал такую вещь. Я сказал: «Смотри, какая погода. Может, пойдем прогуляемся?» И мы прогулялись: прошли не торопясь по Парк-авеню от Сорок шестой до Пятьдесят девятой улицы и все разговаривали. Пару раз она, правда, сказала: «Гарольд, нас же уволят!» — но я ей отвечал: «На что спорим?» — и ей оставалось только смеяться. Ну, потому что при наших тогдашних смехотворных должностях мы оба понимали, что компании будет дороже нас уволить, чем держать дальше, — а кроме того, что мы, собственно, сделали? Всего-то полдня прогуляли, — может, никто даже и не заметил. В общем, в конце концов мы в тот день пообедали, часа в четыре, в столовой в Центральном парке — в той, которая рядом с зоопарком: хотя вряд ли мы тогда много съели — больше держались за руки, лизались и говорили всякие глупости; что видели в кино, то, наверное, и говорили.

— Мне кажется, это так прекрасно! — сказала Люси.

— Оно, конечно, прекрасно, но потом нам пришлось еще помучиться, — сказал Гарольд. — Потому что у меня семья католическая, а у Люси все лютеране, и это совсем не сочетается. И к тому же ее родители считали, что ей нужен жених посолидней, — это все тоже пришлось разгребать. Больше года ушло на то, чтобы всех уговорить, но в итоге они согласились.