Плач юных сердец

Он объяснил, что это решение далось ему нелегко: пожалуй, никакой другой поступок в жизни не требовал от него столько мужества, но, что хуже всего, могут пройти годы — годы! — пока терапия, которой он сейчас занимается, начнет оказывать благоприятное воздействие на его жизнь. Но все равно он дошел в своей жизни до точки, когда других возможностей просто не было. Нет, правда: ему кажется, что если бы он не предпринял этого шага, то мог бы сойти с ума.

— Как именно все это происходит, Билл? — спросила Люси. — Ты лежишь на кушетке и пускаешься в свободные ассоциации? Или как?

И Майкл удивился, что ей не скучно было обо всем этом расспрашивать.

— Нет, никакой кушетки — мой врач в кушетки не верит — и никакой техники свободных ассоциаций тоже на самом деле нет, по крайней мере во фрейдистском смысле. Мы сидим на стульях у него в кабинете, друг напротив друга. И разговариваем. По большей части все очень буднично. И вот что еще: думаю, мне страшно повезло, что я нашел именно этого врача. Его ум внушает уважение; думаю, и как человек он бы мне понравился, если бы мы общались вне профессионального контекста, хотя это, конечно, только предположения. И у нас, судя по всему, много общего: он вроде тоже старый марксист. Но знаешь, такие вещи почти невозможно объяснить тем, кто в это не вовлечен; тут нельзя подвести какой-то итог или что-то — понимаешь?

Потом, как будто осознав, что говорит уже как-то очень долго, он обратился к своему виски и умолк, предоставляя инициативу Майклу. А Майклу было о чем рассказать: он начал с того, что работал все это время как проклятый.

— Так что, думаю, мне удастся закончить новую пьесу к концу года, — сказал он. — И похоже, в ней проступает какой-то коммерческий потенциал…

Прислушиваясь к тону и ритму своей речи — она оживилась, когда речь зашла о пьесе, окрепла, когда вступила тема высоких надежд и скромных ожиданий, и достигла апогея на ноте самоуничижительной насмешливости, — Майкл осознал, что он делает: он пытается произвести впечатление на сидевшую рядом с Броком и внимающую ему застенчивую незнакомку. Он даже не была особенно красивой, но она была тут, совсем новая, а Майкл никогда не мог отказать себе в удовольствии покрасоваться перед новой девушкой.

— Давайте выпьем еще по одной, — сказал он, — и потом прогуляемся и осмотрим все, что еще не видели, пока солнце не зашло.

И вскоре они уже обходили гигантскую иву — «величественную», по словам Карен; а потом, следуя маршруту, который показала им когда-то Энн Блейк, карабкались вверх по ступеням в окружении поднимающихся уступами цветочных клумб.

— Вон в том дурацком сарайчике наверху я работаю, — говорил Майкл. — Выглядит так себе, но мне нравится уединение… И кстати, о закутках и щелочках, — продолжал он, когда они огибали большое здание общежития. — Есть здесь один закуток, или щелочка, в которой нашел прибежище актер-педик — один из самых знаменитых в Америке. Этот старикан до того не в себе, что полиции однажды пришлось выкинуть его из Уэстпорта, потому что он взял в привычку показывать мальчишкам непристойные фильмы.

— Добрый вечер, — сказал едва видневшийся в тени дверного проема Бен Дуэйн.

На нем были мятый костюм, чистая рубашка и галстук-шнурок, и он как раз поправлял на нем бирюзовую заколку, как будто готовился спуститься вниз к обеду в доме Энн Блейк. Было непонятно, слышал ли он, что говорил Майкл, но вероятность этого была достаточно велика, чтобы помешать Дэвенпортам остановиться и представить Бену Дуэйну своих друзей.

— Здравствуйте, мистер Дуэйн, — быстро проговорил Майкл, и они удалились еще быстрее, чем пришли. — Бог мой! — воскликнул он, колотя себя рукой по лбу. — Какой же я дурак, какой я круглый дурак! Ничего тупее я не делал с тех пор, как мы сюда переехали.

— Не думаю, что он тебя слышал, — сказала ему жена. — Но твоим звездным моментом это назвать трудно.

И он все еще горел от досады, когда они завершили обход хозяйских владений и вернулись в гостиную, где он упал в кресло, чтобы упокоить свои чувства.

Люси стала энергично накрывать на стол — ужинаем сегодня рано, объяснила она, потому что после этого едем все вместе на вечеринку к Нельсонам.

— К Нельсонам? — переспросил Брок. — Ах да. Тот самый крутой чувак с акварелями. Что ж, замечательно. Должно быть весело. Вечеринка так вечеринка.

Том Нельсон, приветствовавший их у ярко освещенной входной двери своего дома, был облачен в полевую куртку десантника.

— Где ты взял такую куртку? — спросил Майкл, как только с представлениями было покончено.

— Просто купил у парня. Хорошая, да? Мне она нравится из-за карманов.

И Майкл почувствовал себя уязвленным: куртку танкиста он тоже «купил у одного парня». Какого черта Нельсон все это делает? Пытается в каждом новом городе стать ветераном еще одного рода войск?

Большая гостиная в доме Нельсонов кишела людьми, и расположенная за ней студия тоже. Среди женщин попадались прелестные девушки, как будто некий режиссер решил устроить здесь съемки, а мужчины встречались разные — от юношей до крепких мужичков средних лет, частью бородатых. Было три или четыре негра, по виду джазмены, и потрескивающие на проигрывателе записи Лестера Янга [34] сплетали разрозненные беседы и смех в набегавший волнами приятный разговор. На первый взгляд — как, впрочем, и после более тщательного осмотра — ни одного явно скучающего человека в этой компании не было.

Знакомьтесь, Арнольд Спенсер, историк искусств, профессор Принстонского университета.

Знакомьтесь, Джоэл Каплан, джазовый критик, пишет для «Ньюсуик» и «Нейшн».

Знакомьтесь, Джек Бернстайн, скульптор, только что открыл выставку в галерее «Даунтаун» [35].

И вот еще познакомьтесь: Марджори Грант, поэтесса, — и она тут же сообщила, что давно «жаждет» познакомиться с Майклом, потому что «без ума» от его книги.

— Что ж, очень приятно, — сказал он ей. — Спасибо.

— У вас поразительное чувство ритма, — сказала Марджори Грант. — Пара стихотворений показались мне в целом не очень удачными, но какие есть строки!

И она продекламировала одну из них, чтобы показать, что помнит ее наизусть. Возраста она была примерно одного с Майклом, симпатичная, только несколько старомодная: плотно укутанные в тяжелую шаль плечи и грудь, собранные в тугую и толстую косу светлые волосы, коса короной уложена вокруг головы. Если снять с нее шаль и расплести косу, могла бы получиться красавица. Но рядом, не отступая от нее ни на шаг, вертелся высокий, сильный на вид мужчина по имени Рекс и ждал, снисходительно улыбаясь, когда она закончит разговаривать с Майклом, — было ясно, что Рекс пока что был единственным в мире мужчиной, который знал, как она выглядит без косы и шали.

— Сожалею, — сказал Майкл, — что не знаю ваших стихов, но это только потому, что не слежу как следует…

— Что вы! — перебила его Марджори Грант. — У меня вышла всего одна книга, да и то в крохотном издательстве Веслеанского университета [36].

— Но это же одно из лучших…

— Я знаю, все это говорят, но это совсем не мой случай. Один из рецензентов назвал мою книгу «щенячьей», и, когда я немного успокоилась и перестала рыдать, я даже поняла, что он имел в виду. На самом деле сейчас я пишу гораздо лучше, так что, надеюсь, вы…

— Ну конечно! — сказал Майкл. — И первую вашу книгу я тоже посмотрю — не важно, нравится она вам или нет.

— Марджори! — позвал Рекс. — Не хочешь пойти в студию посмотреть новые работы Тома?

Когда они ушли, Майкла охватила пьянящая радость от ее похвалы — строчка, которую она процитировала, никогда не казалась ему особенно хорошей; жаль только, он не придумал, как спросить, что за стихотворения показались ей не вполне удачными.

Еще пара стаканов, и он решил, наблюдая, как Том Нельсон обхаживает своих гостей, что ничего такого в этой десантной куртке нет. Большинство присутствующих, конечно же, знают, что никаким десантником Нельсон не был; а даже если и не знают, то что с того? С окончания войны прошло уже одиннадцать или двенадцать лет; в общем-то, можно уже не возражать, когда люди носят, что им нравится. Думать по-другому, в сущности, тупо и даже «кондово». А может, все куда проще и Нельсону эта куртка действительно нравится из-за карманов. И в чем тогда вообще проблема?