Малая Бронная

Обитатели дома Инну побаивались, и если и шли про нее между старыми сплетницами какие-то пересуды, то только шепотом, с оглядкой. В глаза же новую жилицу именовали Инной Михайловной, вежливо здоровались и торопились ретироваться с ее пути.Когда замкнутая и надменная Инна задружилась вдруг с добродушной хохотушкой Вероникой, соседи только плечами пожали. Что может быть общего у этих двух совсем разных баб? Какие такие совместные интересы и занятия? А между тем Вероника все чаще захаживала по вечерам к соседке посмотреть, не появилось ли какого нового заграничного шмотья в личных Инниных, еще не перепроданных и не переправленных в магазин запасах, опрокинуть с подругой рюмку хорошего коньяка и посплетничать. Вероника, наблюдательная и острая на язык, угощала Инну забавными историями из жизни партийной элиты, та, резкая в оценках и суждениях, выдавала иногда неожиданные и твердые вердикты, обе подруги от этой вечерней болтовни, подогретой спиртным, получали несказанное удовольствие и расходились спать довольные, одна – под бок бессловесного Тимоши, другая – в свою одинокую, хотя и всегда открытую для хороших людей постель.

В один промозглый, хлюпающий носом октябрьский вечер черная «Волга» вернула Веронику домой раньше обычного. Как правило, она освобождалась от своей трудовой повинности глубоко за полночь, а то и вовсе задерживалась до утра и потом, прежде чем упасть в постель, звонила по установленному в прихожей еще в незапамятные времена телефону и вздыхала в трубку:

– Танюша, я приболела, сегодня не приду. Ты подпиши там за меня отгул, будь другом.

Однако сегодня «Волга» остановилась у подъезда всего только в девятом часу. Вероника, хмурая, раздраженная, вышла из машины, бросила шоферу «Ну, будь здоров!» и направилась к дому. Проскочила лестницу – быстрее, быстрее, лишь бы никого не встретить, тенью мелькнула по общему коридору, влетела к себе и рухнула на кровать, перевернув восседавшую на подушках тряпичную куклу лицом к стене. Эта кукла, сшитая когда-то самой Вероникой на школьных уроках труда, была теперь индикатором ее настроения: если Маруся валялась, уткнувшись байковой мордочкой в стену, значит, к Веронике лучше не подходить.

«Старый козел!» – мрачно размышляла Вероника, лежа в темноте. Шестьдесят с лишним уже, давно пора с внуками нянчиться, а все туда же. Теперь вот приехали, у самого в штанах на полшестого, а она виновата – не так целует, не так ласкает. Так бы и сказать ему, кобелю поганому: «Бухать надо меньше со своими боевыми товарищами по банькам да пайками из спецраспределителя не обжираться, тогда, может, че и будет работать».

Она перевернулась на спину и стянула с ноги промокший чулок – умудрилась-таки наступить в лужу у подъезда. Однако, кто бы там ни был виноват, ситуация в любом случае складывается дерьмовая. Если Лапатусик, разобидевшись на собственную внезапно подкравшуюся старость и немощь, ее бросит, денежных запасов хватит, в лучшем случае, на пару месяцев. Проклятый финансовый кретинизм, так и не научилась копить и откладывать. И что потом? Жить на зарплату, на 85 рублей то есть? И надеяться, что откуда ни возьмись отыщется новый Лапатусик, лучше и щедрее прежнего? Так это сколько прождать придется, ей ведь уже не шестнадцать.

Ну хорошо, пускай даже и повезет, пускай на ее счастье выпадет еще один блудливый старый козел, дальше-то что? Так и развлекать всю жизнь брюхатых партийцев, пока ее, состарившуюся и никому больше не нужную, не выбросят на помойку? Ведь умудряются же как-то другие бабы устраиваться, что, смотришь, и муж у нее молодой и красивый, и души в жене не чает, и детишек обожает, и дом – полная чаша. Что же она, Вероника, хуже всех, что на ее долю выпадают только старые пердуны да молодые альфонсы?

Вероника поднялась с кровати, не зажигая света, прошла к шкафу и на ощупь выудила с верхней полки бутылку коньяка. Хотелось напиться вдребезги, в дым, вытравить из себя эту осеннюю серость и хмарь и невесть откуда взявшуюся тоску по «простому женскому счастью». Только вот пить одной как-то не очень. Захмелеешь, захочется поговорить, а никого нет, так, пожалуй, еще больше расклеишься. К тому же вспомнился любимый папочка, единственным заветом которого подрастающей дочери был строгий наказ: «Смотри, никогда не пей одна, алкоголиком станешь!» Сам папуля, к несчастью, этому принципу не следовал, пил и один, и с друзьями, и погиб вот так же по пьянке, свалившись под троллейбус на углу у гастронома. Такой был сильный, рукастый, добрый, весной вместе кораблики мастерили и пускали в ручьях – и вот так, нелепо, в одну минуту ушел. А мать еще лет десять потом жила, как будто подпитываясь кипевшей в ней черной злобой против отцовских дружков, которые споили, сбили с пути, погубили такого золотого мужика. Так и клокотала, так и булькала, пока сама не слегла, словно эта злоба, душившая ее изнутри, и породила добившую ее за два месяца злокачественную опухоль.

Вероника помотала головой и сердито отерла тыльной стороной ладони увлажнившиеся глаза. Ну вот, так и знала! Нельзя сидеть одной в темноте с бутылкой. Вместо того чтобы развеяться и смыть все свои невзгоды, ударяешься в воспоминания, сидишь и накручиваешь себя, и жалеешь, и плачешь. Нет уж, на сегодня с нее хватит!«Пойду-ка я лучше к Инке! – решила она, закупоривая початую бутылку. – Она баба железная, нежничать и жалеть не будет. Как съязвит что-нибудь, так самой станет смешно, что дура такая».

Инна открыла дверь сразу же, как будто стояла у порога и ждала, что кто-то постучит. Вероника, бросив хитрый взгляд через плечо подруги, в одну секунду оценила невиданный порядок в самодельной прихожей и ломящийся от дефицитных деликатесов накрытый стол.

– О, как я удачно, – пропела она, помахивая принесенной бутылкой. – Инка, скажи честно, ты телепат? Знала, что мне захочется выпить и пожрать?

Темные тонкие брови Инны сошлись на переносице, губы как-то странно дернулись. Необычная нервозность хозяйки также бросилась в глаза наблюдательной Веронике. «Что это она тут затевает? Интересно, интересно…» Гостья по-свойски прошла в комнату, с ногами забралась на диван и уселась, свернувшись уютно, как кошка.

– Серьезно, Ин, по какому случаю застолье? Тимоша нобелевку получил?

Инна хмыкнула и, вернувшись к столу, принялась неумело терзать консервным ножом банку икры.

– Да так, родственник один приезжает, – коротко отозвалась она. – Так что, Ник, извини, сегодня не получится. Давай в другой раз. Видишь, гости…

Она неловко дернула открывалку, нож соскочил, оцарапав ей палец, на скатерть упало несколько жирных капель.

– Да подожди, давай помогу, – тут же предложила ушлая Вероника.

Вся эта женская суета – приготовить, накрыть, подать – давалась ей легко, почти не требуя усилий. Отобрав у Инны нож, она ловко вскрыла банку и тут же принялась быстро и аккуратно вымазывать икру на ломтики поджаренного хлеба.

– Фу – горелый, – она отбросила в сторону почерневший гренок. – Ты бы меня раньше позвала, я б тебе все сделала.

Хитрая Вероника понимала, конечно, что стоит ей включиться в подготовку торжества, как выставить ее за дверь будет уже невозможно – в самом деле, она ведь от чистого сердца решила помочь, не оставят же за порогом, словно прислугу. А посмотреть, что за родственник такой заставил Инну так расстараться, было страшно интересно.

– М-м, еще и шампанское у тебя? – констатировала она. – Вот с этим не помогу, шампанское мужики должны открывать. А где Тимоша, кстати?

– Я его в санаторий отправила, в Подмосковье. Пусть отдохнет, у него кандидатская впереди, – объяснила Инна.

Вид у нее был, несмотря на обстановку, совсем не праздничный, отметила Вероника. Глаза как будто заплаканны, если допустить, конечно, что железная леди способна плакать. Движения размашисты и суетливы, уголок рта нервно подергивается.

– Ты чего-то сегодня сама не своя, – с мягкой улыбкой заметила Ника. – Случилось что-то?

– Да нет, мало спала просто. В магазине учет, вчера до ночи сидели, и сегодня еще, – отмахнулась Инна. – Там еще сервелат порезать нужно, сможешь?