Малая Бронная

– И правильно! – поддержала я. – Это всегда успеется, верно?

Вернувшаяся Валечка снова подсела к столу, подлила Сергею Ивановичу чая, незаметно все же отодвинув подальше коньячную бутылку.

– Как вам показалось, Мариночка, не слишком я сухо все изложил? – спросил Сафронов, прихлебывая сладкий чай. – Старался, как мог, вспомнить какие-то свои чувства, переживания… Но что с меня взять, мне вся эта тонкая материя трудно дается. Я, видимо, в отца пошел, такой же солдафон…

– Это верно, – с мягкой насмешкой отозвалась Валечка. – Ты ужасный солдафон. Представляете, Марина, как-то на Восьмое марта он принес мне цветы, вручает и говорит: «Эх, дорогие, сволочи!»

Мы засмеялись.

– У вас вполне доходчиво получилось, Сергей Иванович, – заверила я. – А где не хватало эмоций, там я сама додумала, досочиняла. Все-таки это ведь и есть моя профессия.

– М-да, интересно, что Гришка скажет про мою писанину. Он у нас тот еще остряк, – улыбнулся Сафронов.

– Не волнуйся, я тебя в обиду не дам, – объявила Валя.

Я смотрела на них, постаревших, сгорбленных, седых, и не могла понять, отчего же именно эти старики из всех многочисленных обитателей нашего шумного муравейника вызывают у меня неподдельные тепло и симпатию. Я ведь, честно признаться, вовсе не любительница нафталиновой сентиментальщины. «А может, – мелькнула догадка, – может, это потому, что вся эта их небывалая история вселяет даже в самую прожженную, лишенную иллюзий душу надежду на счастливый финал этого утомительного процесса, называемого жизнью? Ведь вот бывает же такое: казалось бы, обыкновенные люди, не какие-нибудь высоконравственные идеалы мужества и стойкости, а просто люди, со слабостями, недостатками, невозможностью противостоять внешним обстоятельствам, а все-таки встречаются, сходятся вместе – со всеми своими нажитыми за годы обидами, ранами, комплексами, и, кажется, им удается быть по-настоящему счастливыми». Это, безусловно, внушало некоторый оптимизм.

* * *

Едкий сигаретный дым давно уже заволок все помещение. Он снова закуривает, делает пару затяжек и тут же сминает в пепельнице почти целую сигарету. Сосредоточенный, нервный – великий талант в разгаре созидательного процесса, еще не знающий, хорошо или плохо удалось его творение.

– Ну и как, по-твоему? – спрашивает он. Если бы я не знала его так давно, я, должно быть, не уловила бы в его голосе едва слышное напряженное волнение. – Убедительно получилось?

– Вполне, – отзываюсь я. – Особенно эта Шура, переживающая, кому достанется жилплощадь.

Он ухмыляется с некоторым облегчением. Как бы там ни было, а моему вкусу он доверяет и моих вердиктов опасается, в чем, конечно, открыто не признается никогда.

– Вечно тебе верится только в низменное. Этак мы скатимся до обыкновенной чернухи. А людям нужен позитив, свет, надежда.

– Я помню, ты говорил, – киваю я. – Именно это я и старалась сделать, когда работала над этим материалом, – внушить надежду.

– Я понял, – кивает он. – И постарался именно эту тему передать глубже всего. Ну и как, на твой вкус, у меня это получилось? Не слишком слезливо?

– По-моему, в самый раз, – подвожу итог я. – Хотя, как ты знаешь, счастливые финалы вообще не мой профиль…

– Ну что такое счастливый финал? – возражает он. – Все относительно. Даже когда пара влюбленных целуется на корме корабля, это всегда еще может оказаться «Титаник».

– Э, брат, что-то тебя потянуло на философию, – подкалываю я. – Давай лучше продолжим, пока Остапа не понесло.

– Идет!

Он наклоняется к пульту и снова нажимает на кнопку.

Саломея

– Ну так что, Мариш, дашь на воскресенье ключи от хаты? – Костя смотрит на меня ласково и просительно, как симпатичный балованный ребенок, который знает, что ему не смогут отказать.

Эти его ужимки, усвоенные, должно быть, еще с детского возраста, выглядят довольно комичными для здорового тридцатипятилетнего мужика с модной трехдневной щетиной золотистого оттенка и намечающимся пузцом.

Костя – мой сосед по лестничной площадке, проживает вместе с мамой, Вероникой Константиновной, в огромной, недавно отремонтированной квартире. У него собственное небольшое рекламное агентство, в котором он и хозяин, и директор, и дизайнер, и даже фотограф. Костя очень увлечен своей работой, часами может рассказывать о последних проектах, о том, какой охренительный фирменный стиль они замутили недавно для одного колбасного завода. Мог бы, если бы у него было больше свободного времени. Но Костя всегда страшно занят, ищет новых клиентов, навещает старых, организует фотосъемки, отлавливает норовящих уйти в запой художников. Он появляется всегда стремительно, огорошивает лавиной новостей, закуривает, одновременно помешивая в чашке крепкий кофе, глотает его на бегу, отвечает на телефонные звонки, теребит вечно болтающийся на груди массивный фотоаппарат.

Мы с Костей познакомились пару лет назад, когда я только переехала в свое новое жилище в самом центре Москвы, на Бронной улице. Поначалу между нами даже завязалось что-то вроде романа, однако со временем мы поняли, что графики наши, да и стили жизни в целом, радикально не совпадают. Меня нервировали Костина постоянная беготня, планы, меняющиеся каждую секунду, это его неизжитое питерпэнство, повадки вечно юного, свободного, никому ничем не обязанного, ни к чему не относящегося серьезно мальчишки. Ему же наверняка не по душе были мои ночные бдения за монитором, требования тишины, просьбы не слоняться за спиной и не сбивать с мысли. В общем, к обоюдному удовольствию, мы решили ограничить наши отношения только дружбой, от которой оба получили взаимную выгоду. Я вызывала Костю, когда в квартире нужно было что-нибудь починить, прибить или передвинуть. Он же забегал покурить и поболтать, когда в его безумном графике выдавалась свободная минута, а иногда обращался с щекотливыми просьбами, вот как сейчас.

– Костя, – хмыкнула я, ставя на плиту турку с кофе. – Тебе тридцать пять лет. Доколе ты собираешься скрывать от маменьки подробности своей половой жизни? Почему бы не водить подруг просто к себе домой? У вас же хрен знает сколько комнат. Всем места хватит.

– Ну, ты мать не знаешь, что ли? – усмехнулся он. – Эти ее вечные женские штучки. «Ой, Анюта, проходите, вы такая приятная девушка. У Кости все подруги милые. Вот вчера Настя заходила, мы с ней так мило поболтали. Ой, а что я такого сказала?» – он довольно похоже передразнил свою мамашу.

Я рассмеялась.

– Она, наверно, просто хочет, чтоб ты уже остепенился и осчастливил ее внуками.

– Как же! – мотнул головой Костя. – Да она хлопнется в обморок, если ее кто-нибудь прилюдно бабушкой назовет. Она же у нас нестареющая Вечная Женственность. Просто ей скучно, понимаешь? Никто не хочет слушать истории про ее бурную юность, сидеть рядом и заглядывать в глаза. Вот и развлекается как может. Дай ключи, а, Марин! Я ж разорюсь на этих гостиницах! А ты все равно говорила, что уедешь на весь день. Ну что тебе, жалко? Мы все уберем, честное слово!

– Ладно уж, – согласилась я. – В воскресенье утром занесу. Только чтоб постельное белье потом поменяли, договорились?

Костя с готовностью закивал, заверяя, что они с подругой, насладившись любовными утехами, чуть ли не генеральную уборку мне сделают. В кармане его светлой замшевой куртки заиграл мобильный. Костя вытащил аппарат, кивнул на высветившийся на экране номер:

– Ну вот, видишь, опять мамаше неймется. Ну как в таких условиях устраивать личную жизнь, а? – Он ответил на вызов и произнес терпеливо: – Да, мам. Что? Я к соседке забежал ненадолго, к Марине. Угу, она самая. Не писательница, мам, а сценаристка… Ну, вообще, это не одно и то же, но ладно, если ты так считаешь… Мам, ну это неудобно. Мам! Черт… – Он прикрыл трубку ладонью и прошептал: – Тебя требует к телефону. Ты извини, Марин, скажи ей что-нибудь, чтоб отстала.

Он передал мне аппарат, и в ту же секунду невидимая Вероника Константиновна защебетала мне в ухо некогда нежным и переливчатым, а сейчас трескучим и режущим слух голосом: