Ремонт человеков

Открываю холодильник — там хранятся лекарства.

От головной боли, от желудка, от простуды, от нервов.

Он никак не может понять этой моей привычки хранить лекарства в холодильнике, хотя так просто удобней.

Все в одном месте, и колбаса, и аспирин.

И снотворное, которое я решаю выпить, хотя уже двенадцать часов ночи и я могу встать утром с раскалывающейся головой.

Автобус останавливается и вдруг я понимаю, что мы выходим.

На улице накрапывает дождь, все те же серые невнятные дома, только выше.

И в них такие же тупые черные окна, только других размеров.

Большие окна с большими стеклами.

Я беру облатку со снотворным и выдавливаю в ладонь одну маленькую белую таблеточку. Именно, что таблеточку, потому что до таблетки она не дотягивает размером. Как моя грудь до бюста. Хотя я не стесняюсь своей груди, я горжусь ей, особенно с тех пор, как он приучил меня загорать топлесс.

Он выходит на улицу, я оказываюсь рядом с ним, он открывает зонт, я ныряю под него и прижимаюсь к нему поближе, чтобы на меня не капало, хотя как может капать на тебя, если ты — невидима?

Головоногая тварь внутри опять пускает в ход свои щупальца, я кладу таблетку на язык и морщусь, хотя она совсем даже не горькая.

Мы идет по одним зонтом, переходим улицу и направляемся ко входу в метро.

Видимо, именно поэтому он оставил машину на стоянке — решил поехать на метро, чтобы не торчать в пробках, так быстрее и удобнее, особенно, если тебе надо побыстрее. Быстрее. Быстро.

Вот только куда он так спешит?

Таблетку надо запить, маленькую, белую таблеточку со сладковатым привкусом. Она начинает таять на языке, язык щиплет, я наливаю воды в стакан и делаю пару глотков.

Пусть я не узнаю сегодня больше ничего, пусть все так и останется скрытым за стеклянными дверями входа в метро, но я хочу спать, я очень хочу спать, я безумно хочу спать и я никак не могу уснуть.

Снотворное подействует минут через пятнадцать, голова сперва отяжелеет, но потом внутри станет легко. Щупальца головоногой твари свернутся, а потом и вовсе исчезнут. Я доплетусь обратно до кровати и рухну рядом с ним. Укроюсь одеялом и безмятежно засну. И буду видеть сны, свои сны, а не это безумие, которое не имеет никакого отношения к той реальной жизни, в которой он хочет меня убить.

По крайней мере, сейчас мне так кажется.

Я беру сигарету и закуриваю прямо здесь, на кухне, стоя рядом с холодильником.

За окном срабатывает сигнализация у какой–то машины, она то гулко ухает, то визгливо пищит.

Мы входим в метро и идем к кассе, он достает из кармана бумажник и покупает два жетона.

«Мне не надо!», — хочу сказать ему, но вдруг отчетливо понимаю, что это просто на дорогу туда и на дорогу обратно, а про меня рядом он даже не догадывается.

Он спокойно спит и не знает ничего о том, что я еду рядом.

Что сейчас я всегда буду рядом и ему с этим ничего не поделать.

Как не поделать и мне, если только не пить постоянно снотворное и двадцать четыре часа в сутки быть в мертвом забытьи.

Мне становится холодно в одной рубашке и очень хочется в туалет.

Но я курю у окна, слушая, как все еще то гулко ухает, то визгливо пищит сигнализация у какой–то дурной машины.

Руки и ноги покрываются пупырышками, я начинаю дрожать от холода, наверное, это начинает действовать снотворное.

Так странно и непривычно, я частенько пью снотворное и никогда еще мне не было от него так холодно.

А может, это не от него, а от той головоногой твари, что опять распустила свои щупальца.

«Кубик Седого, — думаю я, — это все серебристо–матовый кубик Седого!»

Мы встаем на эскалатор, он держится за поручень, я прижалась к его спине, но он не чувствует моего веса.

Эскалатор ползет вниз, я редко езжу в метро, на меня всегда здесь все давит — стены, потолки, ощущение толщи земли над головой.

Я тушу сигарету и иду в туалет, руки и ноги все еще в пупырышках, ползающие мурашки, неприятно покусывающие тело.

Сажусь на унитаз и чувствую, как мне сразу становится легче, переполненный пузырь освобождается, такое же чувство невероятного счастья, как утром у Седого.

Вчерашним утром, скоро будут сутки, как я ношу в себе его кубик.

И скоро почти два часа, как этот кубик — в нем.

Я смотрю на свои ноги и вдруг понимаю, что завтра утром мне придется их брить.

Черные волоски то тут, то там — еще совсем коротюсенькие, но от этого не менее отвратительные.

Отвратительные черные точечки. Черные и жесткие.

Женщины с волосатыми ногами вызывают у меня отвращение, хотя есть женщины, которые никогда их не бреют.

Одна такая попадается нам на платформе метро, пока он ждет поезда.

Хорошо видны черные волосы за плотно обтягивающими ноги колготками.

Волосы лежат странными спиральками, будто она сделала им укладку.

Я предпочитаю, чтобы мои ноги были гладко выбриты и завтра утром надо будет этим заняться.

Когда он уйдет на работу, хотя теперь я понимаю, что он может сделать совсем другое.

Оставить машину на стоянке, а сам сесть в автобус, и затем перепрыгнуть в метро.

Прыг–скок, осторожно, двери закрываются.

Я выхожу из туалета и иду в ванную — вымыть руки.

Я всегда и после всего мою руки, так меня воспитали с детства.

Мыть руки и чистить зубы, минимум два раза в день. Утром и вечером.

Снотворное уже начало действовать, меня качает, будто я опять хлебнула коньяка.

Только голова вдруг стала легкой. Необыкновенно легкой, вся тяжесть куда–то прошла.

Если я сейчас доберусь до кровати, то усну сразу же и так и не узнаю, куда это мы с ним едем.

В метро, напротив центральной двери, которая только что закрылась.

Поезд проезжает освещенную платформу и скрывается в темном тоннеле.

Я иду в спальню, придерживаясь рукой за стенку — меня все еще качает и я боюсь упасть.

С грохотом рухнуть на пол и перебудить весь дом.

Разбудить его, он встанет и начнет бегать вокруг меня, а потом бросится к телефону — вызывать «скорую».

Мне не надо никакой «скорой», я и так справлюсь со всем сама.

Я всегда справляюсь со всем сама, я сама пошла к Седому и сама имплантировала ему второй кубик.

И теперь сама должна расхлебывать все это.

То, во что вляпалась.

И не вчера, не сегодня — больше, чем восемь лет назад.

Я добираюсь до спальни, ноги почти не идут, мне хочется скорее лечь и накрыться одеялом. Мне хочется, чтобы было тепло и спокойно, и чтобы моя голова была абсолютно пуста. И тогда я смогу уснуть, а утром спокойно встать с кровати и думать, что мне делать дальше.

Потому что сейчас я все равно привязана к нему.

Он встает с места и идет к выходу из вагона.

К тому, центральному, что прямо напротив нас.

Поезд выезжает на очередную платформу, тормозит, а затем останавливается.

Двери открываются и мы выходим наружу.

Я подхожу к кровати и смотрю на то, как он спит.

Он опять перевернулся, теперь снова спит на спине.

И опять — безмятежно посапывая.

Хотя на самом деле он вновь едет на эскалаторе, а я — рядом с ним.

Какая–то игра в кошки–мышки, когда у одного из нас завязаны глаза, вот только у кого? У него или у меня?

Наконец–то я забираюсь под одеяло, глаза слипаются, ненавижу снотворное, потому что утром после него всегда болит голова. И приходится пить кофе. Не одну чашку, и даже не две.

Три, а то и четыре.

И лишь после третьей, а то и четвертой в голове что–то щелкает и все становится на место.

Туман рассеивается, мир становится кристально прозрачным.

Как только что вымытое весеннее окно.

И ярким, как весенняя листва.

Первая весенняя листва через начисто отмытое и насухо вытертое весеннее окно.

Он выходит на улицу, район мне совершенно не знаком.

Трамвайная остановка и дорога, полная машин.

Я сделала глупость, что выпила эту таблетку.

Мне так и не узнать, куда это мы едем.