Ремонт человеков

Мне надо срочно выключать компьютер и идти открывать дверь.

Хотя читать осталось немного, строчек десять.

Но мне уже совершенно не интересно, что будет дальше.

Я выключаю компьютер, торопливо прячу дискету обратно в карман халата и иду открывать дверь, думая о том, что надо бы положить дискету обратно, в нижний ящик его стола, туда, где еще лежит нож.

Тот самый нож, которым и была убита молодая женщина, скорее всего, именно та, что провела ночь со стареющим мужчиной.

Нож в кожаном чехле, с рукояткой из кости какого–то животного. Лезвие не очень длинное, сантиметров пятнадцать. Блестящая сталь, по лезвию проходит желобок.

Тот самый нож, которым — скорее всего — буду убита и я.

10

— Здравствуй, милый, — говорю ему, открывая дверь, — я сегодня безумно соскучилась!

Он довольно улыбается, хотя глаза его отчего–то мертвы.

Видимо, действительно устал.

Много работы, очень много работы.

— Давай, помогу! — предлагаю я, когда он начинает снимать плащ.

Черный плащ модели «как я похож на секретного агента».

Остается поднять воротник, надеть черные очки и засунуть руки в карманы.

— Я так тебя ждала, — продолжаю обволакивать его ласковой паутиной своего голоса, — у нас сегодня замечательный ужин, ты хочешь есть?

— Хочу, — отвечает он, улыбается мне в ответ, но глаза все так же мертвы.

Я правильно сделала, что осталась в халате.

Если бы я надела черное платье, то это бы его изумило.

Сегодня никакого праздника, просто день. Обычный день.

Точнее, просто обычный вечер. Вечер без даты.

Хотя даты — это по его части, я обычно их не помню, я даже забываю годовщину свадьбы, помню лишь дни рождения. А он помнит все. Даже день, когда взял меня в ванной. И самые дорогие подарки — всегда в этот день. Уже восемь лет подряд. Хотя все это не важно, важно другое — я чувствую, что веду себя не так, как обычно, я более навязчива, я нежна, как новобрачная.

И он это тоже чувствует.

— Что случилось? — спрашивает он.

«Ничего, милый, — хочется ответить мне, — совсем, совсем ничего. Ну, сходила, разве что, утром в одно место и приобрела там одну замечательную штучку, в двух экземплярах, для себя и для тебя, прежде всего — для тебя. Ведь это ты хочешь убить меня, милый, не так ли? Ты не отвечаешь, тебе нечего сказать… Ты молчишь, дорогой мой, ты раздеваешься, ты проходишь в комнату, кладешь на стол папку с бумагами, снимаешь пиджак, развязываешь галстук, расстегиваешь пуговицы на рубашке и все молчишь, и совершенно ничего не случилось, я просто жду тебя, жду весь день, весь день думаю о тебе…»

— Ничего, — отвечаю, кокетливо улыбаясь, — я действительно просто соскучилась!

— Я устал, — говорит он, — день был тяжелым…

— Напустить тебе ванну? — спрашиваю, забирая у него рубашку, завтра он наденет другую, свежую, под другой галстук, а эту я брошу в корзину для грязного белья.

— Нет, — говорит он, — приму душ…

— Тогда я разогреваю ужин, — и подмигиваю ему, будто обещаю, что сделаю все возможное, чтобы снять с него усталость и чтобы он, хорошо поужинав, смог насладиться в полной мере остатком вечера. Что сделаю, чтобы снять, чтобы он. Что, чтобы, чтобы.

Он улыбается в ответ и идет в ванную, слышно, как включается душ, сейчас он начнет там насвистывать, дурацкая привычка, к которой я, впрочем, уже привыкла за эти годы. Фальшиво насвистывать какую–нибудь модную песенку. Он слушает их в машине, переключая волну за волной. Так можно ехать и не напрягаться, говорит он, когда я сижу рядом, они что–то поют, а я слушаю и не слышу.

Не слышит, но запоминает и пытается потом фальшиво насвистывать.

К примеру, принимая душ.

Или одеваясь утром.

Или сидя за компьютером, ползая в интернете.

Сорокалетний мужчина, читающий дурацкие анекдоты в сети. Когда я говорю, что он не читает, то я говорю о книгах. В интернете он может и почитать. Впрочем, сомневаюсь, чтобы этот текст с дискеты он скачал из сети, по крайней мере, этому должно быть объяснение, а у меня его нет, хотя я давно привыкла, что почти все его поступки можно объяснить.

Точнее, я могу объяснить: за восемь лет я изучила его очень хорошо.

Я не могу сказать, что он предельно рационален и прагматичен, но ему практически не свойственно поддаваться импульсам. И даже то, что случилось много лет назад в ванной комнате моего брата, не было импульсом, это был поступок мужчины, по крайней мере, для него. Он сам это так объяснил мне одним летним вечером, в первый год нашего романа. То есть тогда, когда у нас уже был роман. Начался роман. Коитус продолжился романом и прозвучало слово «люблю».

Вот только не помню, кто сказал его первым. Наверное, все же я. И виной этому тоже был запах. Тот самый, который свел меня с ума и за которым я была готова идти куда угодно. И шла. Между прочим, этот запах есть до сих пор, даже сейчас, когда он в ванной, а я накрываю на стол и уже несу разогретую курицу, от которой все еще исходит божественный аромат, я чувствую этот его запах. Не пота, не лесного зверя, не мужчины–самца. Просто тот единственный запах, который щекочет мне ноздри и заставляет влажнеть между ног.

Я достаю бутылку красного вина — для себя.

Виски себе он достанет сам. Не женское это дело — выбирать мужу виски.

А в тот летний вечер, когда я набралась смелости и спросила его о том, почему он повел себя так нагло тогда, в нашу первую встречу, он не задумываясь ответил: — Потому, что тебе это было надо!

— И как это ты понял? — смеясь, сказала я.

— У тебя были пустые глаза, — говоря это, он смотрел не на меня, а в сторону. — Даже не пустые, а не живые. Когда у женщины такие глаза, то это значит одно — ей необходим мужчина…

— Ты не прав, — проговорила я, — да и потом, у меня ведь тогда был мужчина, каждый день, каждую ночь, мы были вместе…

— Вы не были вместе, — сказал он как–то очень твердо, — это был просто не твой мужчина…

Самое смешное, что в то лето я все еще жила с тем мужчиной. Или не с тем. С тем, с которым жила, но не с тем, с которым должна была жить.

— Ну и что, — не унималась я, — это ведь не повод для того, чтобы грубо насиловать меня в ванной!

— Я могу это сделать и сейчас, — сказал он и больно сжал мне правое запястье.

И я замолчала, я поняла, что он и вправду может сделать это. Здесь, на улице, где светло и где много народа.

Он отпустил мою руку и проговорил: — Просто тогда мне показалось, что тебе надо, чтобы кто–то проделал это с тобой. Ты этого хотела, но боялась себе признаться. И ведь ты не сопротивлялась, значит, ты этого ждала!

Он был логичен. Мужчина, который всегда делает то, что он должен сделать.

Мужчина прежде всего потому, что ведет себя как мужчина.

Пусть даже в его собственном понимании.

Не в моем.

Я ставлю на стол салат и раскладываю приборы. Две тарелки. Два ножа. Две вилки.

Одна рюмка.

Под вино.

Бокал под виски он поставит себе сам.

Свист прекращается, слышно, как перестает работать душ.

Я знаю, что он сейчас сделает — он наденет халат и выйдет из ванной.

Все как всегда.

За исключением того, что он хочет меня убить и что я нашла странный текст на дискете.

И того, что у меня под левой грудью пульсирует кубик Седого.

А второй мне надо внедрить в его тело. Вживить, имплантировать.

В тело собственного мужа.

Я смотрю на часы: почти девять, сейчас он сядет за стол и включит телевизор. В девять начнутся новости, он будет есть курицу, запеченую в пергаменте. С салатом. И пить виски.

— Какой стол, — говорит он, заходя в комнату, — у нас что за праздник?

— Я же соскучилась, — улыбаюсь в ответ, — хочешь выпить?

— Как и ты! — и он уходит к себе в кабинет за виски.

Я сажусь за стол и вдруг чувствую, как ноги у меня предательски слабеют. Сегодня был слишком тяжелый день не только для него, для меня он был еще тяжелее. И для меня он еще не закончился. И если он уже готов расслабиться, то мне до этого далеко. Ведь я не знаю, что начнется после того, как кубик Седого поселится и в его теле. Что тогда произойдет со мной, что я буду видеть и чувствовать. Видеть и чувствовать, но не слышать — так сказал Седой.