Всё тот же сон
Всё тот же сон читать книгу онлайн
Книга воспоминаний.
«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.
Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.
Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…
Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.
Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Нечаев так рассудил, что для успеха предприятия лучше было бы явиться к барину в обличье мужика, оттого и сделал свой визит в армяке и смазных сапогах. Но главное не в армяке (это был лишь сценический выход), главное — как он у Герцена в доме сморкался:
Как приложит палец к ноздре да шваркнет прямо на ковер, потом придавит другую — да опять, на другую сторону. Так и ошалел Александр Иванович: народная сила в революцию идёт, нельзя не поддержать! Отвалил двадцать тысяч.
Кончилось тем, что Лев Александрович издал брошюру с названием «Почему я перестал быть революционером», где главная мысль его в том состояла, что революция вообще немыслима в России, а только эволюция. Затем пошёл он и дальше, и видел уже спасение России в одной неограниченной монархии «при умной и сильной полиции». За эту его эволюцию Тихомиров в советской печати стал именоваться ренегатом, но всё это для нашей темы не столь и важно, а важно совсем другое.
Лев Александрович имел такое счастье — родиться в Геленджике. Случилось это, правда, в 1852 году, когда Геленджик ещё не был даже деревней, а лишь укреплением, сохранившим, разве что по Божьей воле, родное черкесское имя. Отец новорожденного геленджичанина служил военным врачом при местном гарнизоне. Такого же счастья — родиться в Геленджике — через 95 лет удостоился мой младший брат Борис, хоть и живёт он в Москве. Вообще людей взрослых, рождённых в Геленджике и здесь живущих, осталось совсем уже мало. Одно могло бы утешить: вдоль Платановой аллеи одна за другой или рядышком везут юные геленджичанки в колясочках своих младенцев… Да только, как повырастают, глядишь, и те поразлетятся. Тяжко становиться на ноги в теперешнем Геленджике, и манят молодых людей иные берега, иные волны.
А Лёва, младенец, родился хотя и счастливо, но не в самое удачное время. С гор тогда грозили набегами черкесы, а с моря — турки, объявившие с осени 1853 года войну России.
Конечно, парусная эскадра адмирала Нахимова под Синопом уничтожила турецкий флот, но в марте 1854 года Англия с Францией тоже объявили нам войну и ввели в Чёрное море свои линкоры, среди которых были уже и винтовые.
Стало совсем не до шуток, и в конце марта всех женщин и детей геленджикского гарнизона вывезли на судне в Керчь (благо по пути их не потопили), а сам военный гарнизон, разрушив казённые и частные дома и уничтожив всё, что нельзя взять с собой, двинулся в Новороссийск, откуда летом и был сделан «маленький набег на бывшую нашу крепость Гилленджик, оставленную и разорённую при начале кампании» (см. свидетельство Д. Никифорова).
Известно, чем закончилась несчастная Крымская война, но всё же заключение мира позволило России сосредоточиться на покорении Кавказа.
В 1859 году князь Барятинский пленил Шамиля, и тем мог полагать окончание Кавказской войны, но это касалось лишь Чечни и Дагестана — Восточного Кавказа, а Западный — от левого берега Кубани и до самого Чёрного моря — оставался непокорённым. Здесь действовал генерал Евдокимов, он имел в рассуждении два способа усмирения: уговорить черкесов к житию «под рукой благоденствия» или же сделать как-то так, чтоб черкесов здесь вовсе бы не стало. Генерал склонялся более ко второму способу, не видя в этом полной неосуществимости, но и прибегнуть к нему сам не решался.
Тут стало известно, что император Александр II, совершив крестьянскую эмансипацию, захотел познакомиться со своим Черкесским краем и скоро будет здесь. Генерал Евдокимов загодя сделал вот что. Он созвал черкесских старейшин и назначил им прибыть к приезду государя. При этом сказал, что русский царь нарочно едет услышать, чего они хотят, чтобы именно так всё и устроить.
Черкесы воодушевились и со всей почтительностью к священной особе русского царя, но и со всей непосредственностью лиц кавказской национальности высказали Александру: пускай, дескать, русские поломают все свои укрепления и уйдут за Кубань — вот и будет всё, как было за тысячу лет.
Император, как говорится, повернулся на каблуках и отбыл, а Евдокимов приступил к исполнению второго способа, как будто бы получив на то высочайшее соизволение.
Вообще, надо признать, что договориться о проживании черкесов «под рукой благоденствия» было затруднительно. Они ведь привыкли жить так, как привыкли, как научились от прадедов, то есть «в набегах отбивать коней с ногайскими быками и с бою взятыми рабами суда в Анапе нагружать»… В России же коней, быков и рабов давно уже не брали с бою, а покупали за деньги, оформляя сделку заверенной купчей… А тут ещё вдобавок и вовсе рабство отменили!
К этому времени семейство доктора Тихомирова вернулось на старые места, но уже не в Геленджик, а в Новороссийск, где, как впоследствии вспоминал Лев Александрович, не было ещё ни пристаней, ни молов, а «зеленоватая вода бухты была чиста, как кристалл, так что дно моря, камни, водоросли, плавающая рыба были прекрасно видны на глубине нескольких десятков саженей. Такой чистой воды (говорит Лев Александрович) я не видел даже в Женевском озере, и только воды самой Роны могли сравниться по цвету и прозрачности с водой тогда ещё ничем не загрязнённой Новороссийской бухты».
Зато на суше, преимущественно в горах, уже осуществлялся план генерала Евдокимова.
Вот и свидетельство Льва Тихомирова:
Мы приехали в Новороссийск в момент наиболее ожесточённой войны. Черкесы, видя перед собой одну погибель, дрались отчаянно и даже делали набеги…
Между солдатами и казаками говорили, что ими командует русский изменник Пирожок. Родом он был черноморский казак, имел и семью, но вёл жизнь разбойничью и, избегая преследования, предался горцам, у которых приобрёл большую славу как джигит. Часто он водил их на грабежи, часто попадал в совершенно по-видимому безвыходное положение, но всегда успевал благополучно ускользнуть. Казаки, считавшие его не то волшебником, не то связавшимся с нечистой силой, много раз старались его изловить, но безуспешно.
— Стоит ему, — говорили они, — добежать хоть до одного куста, и уж его не поймаешь. Окружим, случалось, это место, обшарим всю землю, каждую веточку — нет его, как сквозь землю провалился!
А все горы были ещё полны аулов. Выходить из пределов наших караулов было очень опасно. Нарубить дров, накосить сена — всё приходилось делать с вооружённой охраной.
Черкесы сначала защищались, дрались не на живот, а на смерть. Но их, конечно, всюду разбивали, и мало-помалу горцы пали духом, перестали даже защищаться. Русские отряды сплошной цепью оттесняли их и в очищенной полосе воздвигали станицы с хатами и сараями. За ними следом являлись переселенцы-казаки и поселялись в заготовленных станицах, окончательно доделывая постройки…
Все аулы, сакли, шалаши сжигались дотла, имущество уничтожалось или разграблялось, скот захватывался, жители разгонялись — мужчины, женщины, дети — куда глаза глядят. Обездоленные толпы, всё более возрастая в числе, бежали дальше и дальше, а неумолимая метла выметала их также дальше и дальше, перебрасывая наконец через Кавказский хребет и сметая в огромные кучи на берегах Чёрного моря. Отсюда все, ещё оставшиеся в живых, нагружались на пароходы и простые кочермы и выбрасывались в Турцию…
Вся эта дикая травля — не умею найти другого слова — тянулась около четырёх лет, достигши своего апогея в 1863 году.
Я говорю об ужасах изгнания горцев как очевидец.
Очевидцу было в те времена, когда он это видел, от десяти до двенадцати лет, а ни в этом ли возрасте всё происходящее за пределами обыденной жизни воспринимается особенно ясно и крепко западает в душу?
Физкультурник на турнике
Краснодарская жизнь моя, начатая с лета сорок третьего, хотя и была позднее, смазалась в памяти сильнее, чем жизнь в Геленджике. Совсем не помню очерёдности эпизодов.
