Новые крылья

26 мая 1910 года (среда)

Еще накануне, полностью раскаявшись, собирался, как можно раньше, уехать за город к Демианову, но проспал, а потом и причина нашлась остаться в Петербурге – записка от Вольтера с вызовом. И если был между нами разрыв, то он увеличивался, а шанс все поправить уменьшался. Но я снова подумал: «будь что будет», и побежал к Ап.Григ.

Я уж успел немного отвыкнуть от Аполлона, того, прежнего. Все время, пока он был тяжело болен, я держался несколько отстраненно, честно говоря, вообще не знал, как себя с ним держать. И нельзя сказать, что мое, своего рода, отчуждение мгновенно исчезло, я никак не мог преодолеть вошедшей уже в привычку скованности. К тому же неприятности с Демиановым меня томили, и обновленный Аполлон смущал вновь нахлынувшим на него жизнелюбием.

Как можно скорее освободившись, поехал в кошку, навестить Суп. и Правосудова. И вот нежданная радость: в кошке друзья-художники, а с ними Демианов! Я был так рад его видеть и так искренне выразил свое чувство, что он уже никак не мог продолжать дуться. Да и при друзьях делать сцены было не очень-то ловко. Примиренные и счастливые мы под руку отправились домой.

Что, если бы существовал мир, в котором у людей нет разделения полов, а пол у всех один? Любовь была бы в нем не сладкой приманкой для осуществления процесса размножения, а единственно наслаждением. Или в таком мире не было бы любви? Нет, нет, невозможно. Безусловно должна быть. Ведь и в нас искренняя привязанность, преданность и нежность не заключаются же только в стремлении произвести существо себе подобное. Вот, говорят: «любовь двух мужчин противоестественна», но в таком случае, противоестественна и любовь между мужчиной и женщиной, которые просто наслаждаются своим союзом, а потомства не дают. А для М.А. его потомство – его произведения, стихотворения, пьесы и романы, и эти его детища намного переживут других младенцев, в тот же год рожденных. А я способствую, сколько могу, их появлению, да еще и своих уродцев понемножку пложу. Так что наш брак тоже не бесплоден.

Как сладко полежать, обнявшись, и помечтать вместе. О будущем, об иных мирах, о приключениях. Какое удовольствие порезвиться вдвоем, как детишки, обо всем на свете забыв, как будто нет никого кроме нас не только в комнате, но и вообще нигде. Помню, подростком выезжая за город, я любил пойти, куда глаза глядят, и, нарочно выбирая безлюдные места, смотрел вокруг, представляя, что больше нет людей на земле, а только я один. И сладкий возвышенный ужас меня охватывал. Но быть во всем мире вдвоем – это совсем иное, это не страшно и не торжественно, а легко и весело.

27 мая 1910 года (четверг)

Выдумали купить себе кольца, которые скрепляли бы наш союз. Обошли в поисках все магазины, но ничего особенного не нашлось. Мишель хотел уже купить хоть какие-нибудь, но я был непреклонен: или что-то необыкновенное или вовсе ничего. В конце концов, он согласился подождать. Надо признаться, что несколько великолепных вещиц мы, все же, видели, но легко догадаться, почему мы оба скромно умолчали о желании их иметь.

Да. С деньгами, теперь нехорошо. Почти всё, что у меня было отложено, истратилось. Но я стараюсь слишком не драматизировать, как-нибудь устроимся. Вся надежда, конечно же, на А.Г., которому лучше, слава богу. Ходили с Мишей его повеселить. Явились хоть и разочарованные поиском колец, но веселые. Вольтер тут же заявил о нас: «У этих медовый месяц». Все замечают наше новое счастье, даже и без колец. Пока мы с Дмитр.П. занимались делами, М. развлекал Аполлона. Потом я уехал по поручениям, а М. к художникам в наш, теперь уже, театр. Я заказал новую вывеску и нанял рабочих снять старую. Заглянул к друзьям, застал их за маленькой пирушкой с пивом и селедкой. М в восторге от преобразований и весь в краске. Вернувшись к Вольтеру, нашел у него доктора, а самого А.Г. уже одетым и сидящим в кресле. Доктор советует ехать на воды, и они долго перебирали курорты, Кавказ и заграничные, некоторых названий я и слыхом не слыхивал раньше. Так ни на чем не остановившись, они сошлись на том, что ехать нужно в Германию или во Францию, мне тут же пришло в голову: «Как славно! Ведь и я с ним поеду». Но потом подумал, может быть, он меня и не возьмет. Зачем я ему там? Да. Пожалуй, на заграничном курорте я буду вовсе бесполезен. Я очень огорчился, что не еду, хотя обо мне еще и речи не было, но я уж был убежден, что остаюсь. Мигом мое отчуждение от Аполлона исчезло, вот он сидит такой полненький, добрый, милый и уедет, оставив меня здесь с Дмитр.Петр., переделанной кошкой и прочими, в сущности, пустыми хлопотами. Душа моя заныла. После ухода доктора А.Г. о заграничной поездке не сказал ни слова. И это стало для меня верным знаком того, что я к путешествию никакого отношения не имею. Меня не берут, а потому и говорить со мной о том не стоит.

28 мая 1910 года (пятница)

Дворник расспрашивал Демианова, кто он такой, откуда, надолго ли у меня поселился. Мишель очень подробно рассказал мне их разговор, лицо его при этом стало многозначительным и лукавым. М.А., как всегда в своем духе, был с ним приветлив, шутил, и, в конце концов, довольно коротко познакомился, хотя, в сущности, что ему до нас? Распространяясь всегда о своей любви к существам возвышенным и утонченным, на деле Демианов предпочитает водиться с простыми парнями и мужичьем, заигрывает с банщиками, приказчиками, парикмахерами и проч. Вот с дворником теперь подружился. Справедливости ради, признаю, что сам-то я ни бог весть кто, и возможно, соответствуй Мишин практический интерес его возвышенным идеалам, он и не взглянул бы в мою сторону. Я в свою очередь стараюсь, как могу, понимать его и поддерживать в его занятиях. Вместе сочиняли сюжет для новой пьесы, так что, мои там будут два персонажа. М.А. еще не надоело быть моим наставником, и он меня учит. Может быть, даже более охотно, чем я учусь. Нет, нет, это я на себя наговариваю, все же, я стараюсь и мне приятно его наставничество. А еще мы изучаем друг друга. Стоя рядом и сидя, и лежа, каждую родинку на теле другого и волоски, и складочки, каждый участок обследуем друг у друга пристально и скрупулезно. Как будто, вполне вступив в права обладания, каждый хочет обследовать свои владения насколько возможно тщательней. Так же и с разговорами, малейшее несогласие вызывает теперь не легкое ироничное желание переубедить другого, и, склонив чужого на свою сторону, сделать своим, а какое-то удивленное недовольство: «как это свой может быть несогласным и уподобиться чужому, непонимающему и не чувствующему?!» Зато большое облегчение и удовлетворенный покой настает, когда недоразумение разрешается. Слава богу, мы еще не ссорились слишком серьезно.

Вышел, вызванный запиской Аполлона, и отметил, что наш дворник никогда раньше не приветствовал меня так громко, так широко не улыбался мне и так низко не кланялся. Что бы это значило?

У тебя за ухом звезда.

Это знает твой парикмахер.

У тебя на бедре полумесяц.

Это видел и знает твой банщик.

Твои плечи слишком тонки и хрупки.

Это знает давно твой портной.

Твоя улыбка всегда очаровательна.

Это знает теперь наш дворник.

Но я. То, что знаю о тебе я,

Даже сам о себе ты не знаешь.

29 мая 1910 года (суббота)

Я думал, что Вольтер или зять ссужают М. деньгами, когда нет гонораров. Ничего подобного. Оказалось, что он получает от кого-то, чуть ли не каждый месяц, чек на довольно крупную сумму. Он об этом ничего не рассказывает. Расспрашивать мне неловко, но все же, очень интересно, кто этот его тайный покровитель? И в какой они состоят связи?

Купили кольца, обедали в ресторане, гуляли в Таврическом. Мне приятно и лестно осознавать, что устанавливается у нас свой порядок житья, совершенно другой, отличный от того, который был раньше, когда я жил с родными. И квартирка наша преображается, скоро ее никто не узнает. Только иногда мне становится не по себе от мысли, что же будет потом? Кончится лето, и мои вернутся с дачи, а еще раньше Вольтер уедет за границу. Нанимать еще квартиру кроме этой мне не по средствам. Конечно, учитывая, этот ежемесячный Мишин чек, мы роскошно могли бы жить, но теперь мне ясно, почему он всегда без денег. Потому, что тратит безрассудно, ни с чем не сообразно, к тому же всегда имеет громадные долги. Отдаст и ничего не остается, снова занимает. При всем при том, умудряется сам еще в долг давать, художникам и всем, кто попросит. О том, чтобы упрекать его в этом, или увещевать как-то, и речи нет. А, все же, мне страшновато за наше будущее.