Новые крылья

Миша хочет ехать в Москву, а не на дачу. Я его понимаю. Впрочем, в Москве тоже будет дачный сезон, а С. мы уже выписали в Петербург.

16 мая 1910 года (воскресенье)

Таня спросила меня, как-то вдруг, ни к чему, часто ли я вспоминаю папу. Я ответил, что часто. Но так ли это в действительности? Пожалуй, что нет. Но я не чувствую ни раскаяния ни неловкости. А еще я подумал, что папа, пожалуй, не одобрил бы моих знакомств. Особенно с Д. Впрочем, если бы он был жив, все было бы по-другому. Я и в театре бы не оказался, кончил бы гимназию, пожалуй, и в университет бы поступил. Да что толку теперь об этом думать. Нет. Я почти не вспоминаю его. Я его любил, когда он был жив, но теперь я совсем не чувствую, что мне его не хватает.

С Митей и М.А. ходили в церковь, ставили свечки за здравие А.Г. Потом ходили гулять в Таврический. М.А. был невесел и я что-то затосковал. Все же, мысль об отце меня стала занимать. Смог бы он запретить мне что-нибудь, когда я уже не ребенок, ну, хоть вот ходить в Таврический с грамотными, как Демианов выражается, друзьями? А еще смешно, что Мышонок верит в свою исключительность, в особое свое предназначение, именно потому, что он не таков как другие. Видел бы он, сколько их тут, особенных, у нас по Таврическому слоняется. Нет. Это что-то я слишком зло иронизирую, разве можно сравнить Демианова с ними со всеми! Несомненно, он стоит выше. Да и у Мышонка очевидны большие задатки. Завидую я им что ли? Un peu, peut-être [9].

17 мая 1910 года (понедельник)

Был у Правосудова в мастерской. Так славно мы с ним посидели, попили чаю, он показывал свои новые рисунки и эскизы костюмов. Я попросил его сделать для меня копию с портрета Демианова и рассказал про Антиноя. Правосудов улыбался, он согласился со мной, что теперь, пожалуй, сходство М.А. с идеальным юношей не очевидно, но если знать, и отыскивать специально, то вполне можно найти. Я в обычной своей манере расчувствовался слишком и слишком разоткровенничался, чего немного стыжусь. Рассказал, какое впечатление произвел на меня тот портрет, когда я впервые его увидел и еще про девочку из своих снов. Правосудов человек очень сдержанный и спокойный, он сделал вид, что не заметил моих откровений, тех, что слишком, а с некоторой карикатурностью своего творения согласился. Расстались мы очень тепло, он звал меня к себе. Девочку с лицом Демианова он изъявил желание нарисовать непременно.

Бедный А.Г. еще слишком слаб. Все мы, как можем, утешаем и жалеем нашего дорогого Вольтера. Митя возле него почти неотлучно, зарос, осунулся и подурнел. А.Г. недоволен этим. Вообще он очень капризный больной, довольно малейшего повода, чтобы его раздражить или вызвать недовольство. И нельзя упрекать его: он так любит жизнь и удовольствия, которых теперь лишен. Вместо изысканных кушаний – пресные кашки и горькие лекарства, вместо путешествий – постоянное лежание, вместо тонких духов – бесконечный дурной запах, вместо хорошеньких веселых мальчиков – нудный небритый Митя.

18 мая 1910 года (вторник)

Мишель не хочет на дачу. Прямо до слез доходит. Казалось бы, что ему? И фортепьяно там есть и те же все занятия. На природе писателю разве не благодать? Куда там! Пойди, уговори его, слушать ничего не хочет, он оплакивает разлуку с «милыми друзьями».

Как обещал, зашел за Правосудовым, чтобы свести его навестить Вольтера. Он показывал эскизы костюмов к новому балету. Ожидая, пока он будет готов, я перебирал его старые рисунки и несколько выпросил себе в подарок. У В. посидели недолго. А.Г., вроде бы, чувствует облегчение, дай-то бог! Выйдя из больницы, пообедали с Сергеем в ресторане. Мне нравятся очень его манеры. Он абсолютно спокоен всегда и во всем. Представляю себе их вместе: импульсивный Демианов и Правосудов – сама невозмутимость. Прямо как Ленский с Онегиным – лед и пламень. Мы всё говорили, как ни странно, больше я, а Сергей молчал и улыбался своей особой улыбкой спокойной и оттого печальной. Оказывается, с Ольгой у него тоже был роман, по крайней мере, я так догадался. Кстати, Ольга хочет устроить нечто совершенно невероятное. Выйдет ли у нее, не знаю, но она затевает праздник в честь Аполлона, у Аполлона же в доме и в честь его выздоровления, но без него самого, так как сам-то он все еще в больнице. Впрочем, такие безумия очень в духе всех, так сказать, «наших». Думаю, что многие соберутся. На прощание с Сергеем мы почему-то обнялись. Так просто это вышло без всякой принужденности, я бы сказал естественно. Вот неожиданная дружба! Удивительно.

19 мая 1910 года (среда)

А.Г. очень смеялся, узнав про затею своей племянницы: «без меня меня женили», но, кажется, он даже доволен. Мишель предложил этот праздник Аполлона устроить в Античном духе. Всем нарядиться в туники, выбрать жрецов и виночерпиев, в виночерпии, разумеется, самых красивых, потому что на них должны быть только набедренные повязки. А.Г. потребовал тогда соорудить его статую в полный рост и жертвоприношений подле нее. – «Заколите мне молоденького козленочка». Но после сошлись на том, что с козлятами он будет управляться сам по возвращении, а мы уберем изваяние цветами и плодами. И всю ночь будем танцевать вокруг. Возвращаясь от Аполлона, М. опять канючил, что не хочет уезжать, я напомнил ему про праздник, он развеселился, но без прежнего воодушевления, скорый отъезд на него, все же, давит. Я рассказал ему про беседы с Правосудовым, он посмотрел задумчиво и говорит: «Берегитесь его». Я сделал удивленное лицо, он ответил на это: «Сергей Юрьевич прекрасный человек, безусловно, один из лучших, но он может сделать больно, сам того не желая и не подозревая, может быть». И помедлив немного: «К тому же он женат». Что он такое себе вообразил? Кажется, я никаких поводов для подозрений не давал. Проводил его и, не заходя, отправился домой пешком. Купил дешево рамки для рисунков Сергея, развесил по стенам у себя в комнате.

20 мая 1910 года (четверг)

Семья М.А. и мои переехали на дачу, а сам он пока ко мне. Не так я себе все представлял, по правде сказать, вообще никак не представлял. Когда он уже перебрался, я почувствовал досаду и раздражение. Не на него, ни в коем случае, а так. Я очень хорошо разобрался в том, что почувствовал, потому, что меня самого удивило, что это я? Разве Мишель неприятен мне? Разве не свершилось так скоро и так нежданно, то о чем оба мы мечтали? Жить вместе, пить чай вдвоем в своем укромном гнездышке, никому больше не принадлежащем, тихонько заниматься каждый своим делом, а потом весело вместе. И поцелуй на ночь с пожеланием доброй ночи. Как это все было для нас желанно, чудесно и недоступно. И вот, пожалуйста. А раздражился я на то, что своим скорым переездом мой дорогой друг лишил меня возможности хотя бы недолго насладиться полным одиночеством и свободой. Когда еще представится случай побыть наедине, без своих, полным хозяином себе и своему одинокому обиталищу? Так что, поначалу я был сильно не в духе. М., конечно, все видел, вряд ли он понимал, в чем тут дело, но потом, когда, я увидел, что он замечает мое недовольство и смущен, тут же все прошло. Милый, добрый, дорогой мой Мишель! Только бы он не подумал, что я не рад ему, или огорчен его соседством. Сам-то он радовался как ребенок, весело устраивался и планировал столько всего, что можно было подумать, мы теперь всегда так будем жить. Первое чаепитие наше слегка было лишено своей несравненной прелести, отчасти потому, что я все еще немного дулся, хоть и запретил себе, отчасти же просто оттого, что наяву происходило, а не в мечтах.

Никуда не выходили, были вдвоем. Раздевшись при известных обстоятельствах, после даже одеваться не стали, а так и ходили весь день, кого нам стесняться? М. заявил, что на праздник Аполлона я должен стать одним из виночерпиев, а виночерпии непременно, по его мнению, должны ходить совсем обнаженными. Я видел, что он говорит серьезно, но сделал вид, что принял все за шутку. Целый день пробаловались, какие там занятия! Я подумал, сможем ли мы вообще, живя вместе заниматься делом? Впрочем, это новизна и любовь так действуют. Все же, я люблю его. Несомненно люблю.