Прощай, Берлин

— Не знаю и знать не хочу… Не поднимай шума.

Питер встал.

— Свинья, — сказал он, ударив Отто по лицу ладонью. Отто не пытался защищаться. Своими яркими маленькими глазками он ужасно мстительно посмотрел на Питера.

— Отлично. — Язык у него заплетался. — Завтра я возвращаюсь в Берлин.

Он нетвердо повернулся на каблуках.

— Отто, постой, — сказал Питер. Я видел, что еще минута, и у него брызнут слезы от бессильной ярости. Он последовал за Отто на лестничную площадку.

— Ах, оставь меня в покое, — сказал Отто. — Я устал от тебя. Я хочу спать. Завтра я возвращаюсь в Берлин.

На следующее утро, однако, мир был восстановлен, хотя и дорогой ценой. Раскаянье Отто вылилось в неожиданную вспышку родственных чувств.

— Я тут наслаждаюсь жизнью и даже не вспоминаю о семье… Бедная мама должна работать как лошадь, а у нее так плохо с легкими… Давай пошлем ей денег, а, Питер? Пошлем ей пятьдесят марок…

Щедрость Отто напомнила ему о собственных нуждах. Кроме денег для фрау Новак, Питера убедили дать Отто сто восемьдесят марок на новый костюм, а также пару туфель, халат и шляпу.

В ответ на эти траты Отто предложил прекратить всякие отношения с учительницей. Как выяснилось, она все равно собиралась уезжать. После ужина мы видели, что она прогуливается возле нашего дома.

— Пусть ждет, пока не устанет, — сказал Отто. — Я не собираюсь выходить к ней.

Тогда девушка, расхрабрившись, принялась насвистывать, чем вызвала у Отто взрыв ликования. Распахнув окно, он стал отплясывать, размахивал руками и отвратительно гримасничал перед учительницей, которая, казалось, лишилась дара речи от удивления при виде этого небывалого представления.

— Убирайся отсюда! — завопил Отто. — Уходи!

Девушка повернулась и медленно пошла прочь. Трогательная ее фигурка исчезла в надвигающейся тьме.

— Мне кажется, тебе бы следовало попрощаться с ней, — сказал Питер, который мог себе позволить быть великодушным теперь, когда враг был обращен в бегство.

Но Отто не слушал его.

— На что мне сдались эти поганые девчонки? Каждый вечер надоедают мне со своими танцами… А ты знаешь, Питер, какой я — меня так легко уговорить… Конечно, с моей стороны было ужасно оставлять тебя одного, но что я мог сделать? Это они во всем виноваты, правда…

Началась новая полоса нашей жизни. Решимость Отто длилась недолго. Большую часть дня мы с Питером проводили в одиночестве. Учительница уехала, а вместе с нею у Отто пропала последняя охота купаться с нами возле крепости. Теперь он каждое утро идет на пляж у пирса, чтобы пофлиртовать и поиграть в мяч со своими вечерними партнерами по танцам. Маленький доктор тоже исчез, и мы с Питером можем свободно купаться и лентяйничать на солнце без всякой атлетики сколько душе угодно.

После ужина Отто начинает готовиться к танцам — это целый ритуал. Сидя в спальне, я слышу шаги Питера на площадке, легкие и пружинистые. Это единственное время дня, когда Питер чувствует себя вправе не обращать на Отто никакого внимания. Он стучится ко мне в дверь, и я тотчас захлопываю книгу. Я уже сходил в деревню за мятными сливками. Питер прощается с Отто с напрасной и слабой надеждой, что, может быть, хоть сегодня он наконец-то будет пунктуален.

— Итак, до половины первого…

— До часа, — торгуется Отто.

— Хорошо, — уступает Питер, — до часа. Но не опаздывай.

— Не опоздаю, Питер.

Распахнув садовую калитку, мы пересекаем дорогу по направлению к лесу, Отто машет нам с балкона. Мне нужно быть осторожным и спрятать мятные сливки под пальто, чтобы он не увидел их. Виновато хихикая и пожирая сливки, мы идем по лесной тропе в Баабе. Теперь мы все вечера проводим в Баабе. Нам нравится там больше, чем в нашей деревне. Единственная песчаная улица застроена домами с низкими крышами, стоящими среди сосен. От нее веет колониальной романтикой. Она напоминает полуразвалившееся заброшенное поселение где-нибудь в лесной глуши, куда люди приезжают взглянуть на несуществующий прииск и, не имея средств, оседают там на всю жизнь.

В маленьком ресторанчике мы едим клубнику со взбитыми сливками и беседуем с молодым официантом. Официант ненавидит Германию и жаждет уехать в Америку. «Hier ist nichts los». [13]В летний сезон у него нет ни единой свободной минуты, но зимой он не зарабатывает ни пфеннинга. Большинство парней в Баабе — нацисты. Двое из них иногда приходят в ресторан и втягивают нас в задорный политический спор. А также рассказывают нам о своих упражнениях на плацу и о военных играх.

— Вы готовитесь к войне, — негодует Питер.

В таких случаях — хоть он и не питает ни малейшего интереса к политике — он изрядно горячится.

— Извините, — встревает один из ребят, — это абсолютно неверно. Фюрер не хочет войны. Мы за честный мир. Хотя… — добавляет он мечтательно, и лицо его сияет от радости, — и война может быть замечательной. Вспомните древних греков.

— Древние греки, — возражаю я, — не использовали отравляющих газов.

Ребята презрительно выслушивают мой аргумент. Один из них торжественно возражает:

— Это только вопрос техники.

В половине одиннадцатого вместе с большинством жителей мы идем вниз к железной насыпи, к прибытию последнего поезда. Обычно он пуст. Лязгая и издавая пронзительный свист, проходит он через темный лес. В конце концов возвращаться домой пешком уже поздно, и мы едем на поезде. На другой стороне луга можно увидеть освещенный вход в кафе у озера, куда Отто ходит на танцы.

— Сегодня вечером огни преисподней ярко светятся, — замечает Питер, довольный своей ремаркой.

Ревность породила у Питера бессонницу. Он начал принимать снотворное, но оно редко оказывает хоть какое-нибудь действие. Он просто-напросто все утро ходит сонный, даже после завтрака. И часто ложится вздремнуть на час-другой в нашей крепости, на берегу моря.

В то утро стояла прохладная и пасмурная погода, море было серое, цвета устриц. Мы с Питером наняли лодку и, пока гребли, совершенно выбились из сил, потом нас тихо понесло по течению прочь от берега. Питер закурил сигарету. Внезапно он проговорил:

— Интересно, сколько это будет продолжаться?..

— Столько, сколько ты позволишь.

— Да… У нас, кажется, все устоялось, не так ли? Я думаю, нет никакой особой причины, по которой мы с Отто должны измениться друг к другу.

Он помолчал и добавил:

— Если, конечно, я не перестану давать ему деньги.

— Что же тогда случится?

Питер лениво провел рукой по воде.

— Он бросит меня.

Лодка плыла еще несколько минут. Я спросил:

— Ты думаешь, ему до тебя нет никакого дела?

— В начале было, наверное… Но теперь… Теперь нас ничего не связывает, кроме денег.

— Ты все еще любишь его?

— Нет… Я не знаю. Может быть… я ненавижу его иногда — если это признак любви.

— Может быть.

Последовала долгая пауза. Питер вытер руки носовым платком. Его рот нервно кривился.

— И что же, — сказал он наконец, — ты мне посоветуешь?

— А что ты хочешь?

Губы Питера снова искривились.

— Наверное, я хочу расстаться с ним.

— Тогда лучше расстаться.

— Прямо сейчас?

— Чем быстрее, тем лучше. Вручи ему хороший подарок и отошли его назад в Берлин.

Питер покачал головой и грустно улыбнулся.

— Не могу.

Последовала еще одна долгая пауза. Затем Питер сказал:

— Извини, Кристофер… Ты абсолютно прав, я знаю. Если бы я был на твоем месте, я бы сказал тоже самое… Но я не могу. Все будет идти по-прежнему, пока не случится что-то непредвиденное. Долго так продолжаться не может… Да, знаю, я очень слаб…

— Тебе не надо извиняться передо мной, — улыбнулся я, чтобы скрыть легкое раздражение. — Я же не психоаналитик.

Я взялся за весла и начал грести к берегу. Когда мы приблизились к пирсу, Питер сказал:

— Ты будешь смеяться, но когда я впервые встретил Отто, я подумал, что мы всю жизнь будем вместе.