Новый американский молитвенник

— Знаешь, что я думаю? По-моему, у меня крыша, на фиг, поехала. Не только из-за этого Бога Одиночества дерьмового, но из-за публики, телика, вардлинитов, из-за всего. Иногда среди этой кутерьмы мне кажется, будто я инопланетянин, будто я не отсюда, а просто живу временно в чьем-то чужом теле.

— Эй, ты, часом, не заболел? — спросила она.

— Да нет, со мной все в порядке. Просто такое чувство, будто пара винтиков в голове разболталась. Все как будто в тумане. Похоже, ты была права, я еще не готов к такому.

— Осталась всего пара недель.

— Шестнадцать дней. Я их на календаре вычеркиваю, как в тюрьме.

— Здесь тоже все как с ума посходили. Я просто на части разрываюсь, подумываю даже нанять кого-нибудь в помощь Лианне. Сегодня днем прикатил целый автобус с японскими туристами. У каждого было по твоему «Молитвеннику», и все хотели автограф. А утром, когда я только открылась, на крыльце уже ждали люди.

— О господи! Этого еще не хватало.

— Все что-нибудь покупают, но приходят-то, конечно, только из-за тебя. Многие оставляют заказы на молитвы. А почта… У меня тут для тебя уже несколько мешков писем скопилось.

Линия икнула — Терезе звонил кто-то еще.

— Ответишь? — спросил я.

— Нет. Скорее всего, кто-нибудь интервью домогается. Обычно в такое время только за этим и звонят.

— Прости меня.

— Да ничего страшного.

— Но зачем же звонить так поздно?

— Так ведь не вечно будет. — Голос Терезы повеселел, — напускная веселость, подумалось мне. — Зато в городе все в восторге.

— Бизнес кипит, да?

— Ага. Люди спрашивают: «Когда Вардлин вернется?» Думают, что с твоим приездом дела пойдут еще лучше. Если и дальше так будет, они тебе памятник поставят.

Я раздвинул шторы и поглядел вниз, на реку Детройт. Но вместо воды увидел только отраженные огни кранов, судов, складских помещений, которые прорывались сквозь тьму, — кладбище галактик, отслуживших свой век.

— Я соскучился, — сказал я.

— Я тоже. — Потом добавила: — Как только ты вернешься, сразу поедем в пустыню.

— А если я буду засыпать после самолета?

Она засмеялась.

— А ты не засыпай.

Я представил себе тонкую извилистую трубку, аркой изогнувшуюся по кирпичной кладке среднезападных штатов, червоточину, соединившую одиннадцатый этаж отеля «Хилтон» с квартиркой позади «Аризонского безумия», и почувствовал, как вещество нашей близости течет сквозь нее. Тереза пересказывала мне городские новости, а я слушал, счастливый, не обращая внимания на детали и наслаждаясь вспышками цветов пустыни, которые ее голос зажигал в моем мозгу. Повесив трубку, я хотел спуститься в бар около вестибюля, но вовремя вспомнил, что чуть раньше видел там кучку вардлинитов, а на них натыкаться мне совсем не хотелось. Тогда я заказал бутылку «Кетель-1» в номер, сел у окна и стал пить. Три стопки, и над рекой зажглись силуэты недружественных созвездий, зодиакальный круг ножей и топоров. Зазвонил телефон, но я не стал отвечать, подозревая, что это какой-нибудь вардлинит, за взятку вызнавший у коридорного мой номер, или Сью Биллик хочет напомнить о том, что будет ждать меня в Чикаго, или кто-нибудь еще из тех, с кем у меня не было желания разговаривать. И вот, сидя в номере стоимостью четыреста долларов за ночь и попивая дорогую водку, я вдруг подумал, что всем этим обязан махинациям Ванды и невольному самопожертвованию Марио Киршнера. Окровавленный призрак Киршнера давно уже перестал являться мне, проходя сквозь стены, как бывало иногда в камере, но теперь от мысли о том, что его прерванная жизнь послужила топливом моего успеха, мне стало как-то не по себе. В накатившем приступе экзистенциальной нестабильности я почувствовал, как сверхъестественные силы сгущаются вокруг меня, и представил, будто башня отеля «Хилтон» вдруг сделалась гибкой, накренилась и выбросила меня из окна и я лечу, кувыркаясь, сквозь темноту, навстречу до смешного бескомпромиссной судьбе. Снова зазвонил телефон, и снова я отказался поднять трубку. Я пил и пил до тех пор, покуда не исчезли и прошлое, и настоящее, и даже мои чувства, а спектр моего сознания не сузился до щелки, сквозь которую я наблюдал ночь и горящие жаркими огнями машины, и тогда я сделался так же неуязвим для всего человеческого, словно я и был Богом Одиночества.

По приезде в Чикаго я первым делом сбежал от Сью Биллик и моего пресс-агента и отправился погулять по городу. Тротуары покрывала наледь, промозглый ветер, должно быть, опустил температуру до минуса. Пешеходов вокруг почти не было, да и те, что были, шли, не отрывая глаз от асфальта. Это меня устраивало, потому что я уже устал от постоянного узнавания на улицах. На каждом углу с обложек «Тайм» и «Ньюсуик» таращились мои портреты с заголовками «Новый аморализм» («Тайм») и «Культовая личность или мошенник?» («Ньюсуик») — как будто одно исключало другое, — временно придав мне звездный статус и превратив мои дни в нескончаемую череду рукопожатий и влажных взглядов. Так что теперь, под белыми холодными огнями надземки, среди вырывающихся из канализационных решеток плюмажей зловонного пара, на ярко освещенной скользкой улице я чувствовал себя как дома. Все вокруг казалось каким-то уютно-ненастоящим, словно нарисованное писателем-фантастом мрачное будущее, мир, где под металлическими небесами перекидываются порывами умирающего ветра живые дома. Получаса наедине с самим собой мне хватило, чтобы отдохнуть и обрести уверенность в том, что я выдержу оставшиеся две недели турне и не сорвусь.

Огибая угол, ближайший к центральному входу в «Уэстин» — мое выступление намечалось в его банкетном зале, — я заметил впереди человека, который стоял, привалившись к стене шагах в сорока от меня, и курил. Несмотря на погоду, он был одет в широкополую шляпу, черные джинсы, черный спортивный пиджак и черную рубашку. Щелчком мизинца сдвинув назад шляпу — я был слишком далеко, чтобы разглядеть, какого цвета его ноготь, — он затоптал окурок и направился ко входу в отель. Сначала я замер как вкопанный, потом бросился за ним в надежде, что новая встреча подтвердит или развеет сомнения, одолевавшие меня несколькими ночами раньше; но не успел я пробежать пяти-шести шагов, как поскользнулся на льду и шлепнулся. Едва переведя после падения дух, я вошел в отель и увидел полное фойе мужчин и женщин в черном. Широкополые шляпы, джинсы, рубашки и пиджаки так и мелькали вокруг. У многих были усы (некоторые женщины даже наклеили себе искусственные), и у каждого по черному ногтю. Их были десятки. Точно стая взволнованных индюков, они обступили меня, талдыча: Вардлин… Вардлин… Вардлин… — и суя мне конверты и клочки бумаги. Бестолковый подвид со стадной ментальностью и более или менее одинаковыми лицами, на которых отражалось одно и то же — подобие наркоманской ломки. Окруженный ими, я занервничал, протолкнулся через толпу и кинулся бежать по коридору к банкетному залу. Они преследовали меня, окликая по имени и хватая за полы пальто. Тут из приоткрытой двери дальше по коридору высунула голову Сью Биллик, увидела меня и поманила к себе. Я проскользнул в дверь, которую она тут же заперла.

— Ого! — сказала она. — Похоже, страсти накаляются.

Мы были в небольшом конференц-зале с кафедрой, десятью-двенадцатью рядами стульев напротив и тускло-красными драпировками на стенах. Я сел и сказал:

— Что это за чертовщина такая?

— Голос Нового Аморализма. — Сью села на соседний стул и начала запихивать вещи — блокнот для заметок, магнитофон, исписанные листы бумаги, карандаш — в сумку. — Я тут работала, как вдруг услышала весь этот шум и гам. Тебе повезло. Они уже догоняли. — Она вытащила из сумки пачку сигарет. — Не думаю, что здесь разрешено курить, ну да и черт с ними.

Она протянула мне пачку, щелкнула зажигалкой, прикурила, дала прикурить мне и тут же начала расхаживать взад-вперед по залу, выдыхая маленькие дымные облачка. Девушка Динамо-машина. Толпа снаружи ворчала и время от времени дергала ручку двери.