Армия любовников

нее, мама тогда была совсем плоха, и однажды Ольга вдруг ясно увидела, что мамы может не стать. Она тогда отодвинула локтем школьные дела и столбиком подсчитала, на что ей придется жить. Достраивалась однокомнатная кооперативная квартира "для нее". Подумалось, что надо будет от нее отказаться, вернуть сумасшедший пай - шестьсот рублей - и разделить его на полтора года, чтоб кончить школу. "Вот эти деньги столбиком, - рассказывала потом Ольга, - были моим первым экономическим образованием. Я не считала себя бедной, как церковная мышь... Отнюдь, как сказал бы теперь сын Тимура. Но ощущение собственной жалкости откуда-то взялось. Не от возможного голодания, а от самого столбика арифметики".

Она была поглощена этим возможным будущим одиночеством и еще странным открытием: трудные случаи из жизни других ей не помогают. Несчастье других в прошлом и настоящем, вот это "посмотри на них", ее не утешает. "Я открыла в себе эгоизм волка. И сказала: я одна себе друг, товарищ и брат. Ты же помнишь, как это висело на всех стенах: "Человек человеку..." А я, тогда еще маленькая дурочка, почувствовала: что-то тут не то... Какая-то излишность... Мы же народ с перебором..."

Так вот, она тогда была поглощена всем этим, а ее - звериную эгоистку взяли и послали на конференцию. Было школьное собрание, чего-то там провозглашали, сидел в президиуме Юрий Петрович и щупал девчонок глазом, рядом с ним мелко суетилась вожатая. А когда все кончилось, Ольга ни с того ни с сего оказалась в списке делегатов. Почему-то этому обрадовалась мама, даже на ноги встала и купила в галантерее кружавчики.

Она хорошо помнит, как после конференции глашатаи скликали разные группы делегатов и все сбивались в цветастые кучки по интересам. Но у Ольги на этом празднике энтузиазма интереса не было. Она уже собиралась уходить, но хотела высмотреть Федора, когда возник перед ней Юрий Петрович.

- Ну как? - сказал он. - Ищешь своего друга?

Такое мнение было ей совсем ни к чему! Она Тедди сто лет не знала, какой он ей друг?

- Да вы что? - закричала она. - Мы ж из одной квартиры!

- У! - ответил Юрий Петрович. - У! Мы все из одной квартиры! Мы все одна большая семья! - И он взял ее за локоток и повел. Они шли мимо каких-то стендов и прислоненных к стене транспарантов, обвисших без натяжения руками и ветром, в красном материале призывов и лозунгов мелькнуло лицо вожатой. Ольге показалось, что вожатая ее ненавидит. Стало почему-то еще обидней.

Юрий Петрович открыл дверь, на которой было написано "Штаб". Это была странная комната-сейф, зарешеченная и даже как бы с металлическими стенами. Замок за спиной щелкнул громко, а ключ еще какое-то время позванивал брелоком. Она слушала это "дзинь-блям-дан" - или как еще передать звук брелока в полутемной комнате по имени "штаб"? - а чужая рука нырнула ей под платье.

Полное отупение, полное...

В сущности, с его стороны совсем не требовалось рвать ее зубами. Это она поймет потом и возненавидит свою полную покорность. И всегда будет