Герой нашего времени

воскресенье, 19.20

Ощущаю призраки боли в окрестностях эпифиза. Рискнул проглотить несколько кусков. Удалось! Не возвратил обратно. Понемножку обретаю самочувствие и, едва волоча ноги, плетусь в резиденцию телевизора. Это папа. Это мама. Это телевизор. Папаша сидит, не отрывая глаз от какого-то шоу, изо всех сил подсознательно надеясь, что кого-то из участников затравят насмерть.

– Что, выпили вчера? – с улыбкой спрашивает он, не отрывая глаз от средства массовой коммуникации.

– Нет, – говорю я, устанавливая контакт.

– Ну да, я же вижу, – говорит папаша с улыбкой, поскольку в этом деле он знает толк.

– Не пил я ничего, – с горечью говорю я.

– И что же вы пили? – задает он вопрос по существу.

– Да по несколько кружек пива, – отвечаю.

– Пивом легко отравиться.

Входит мама с печеньем и чаем.

– Ты погляди, как он ест.

– Как? – спрашивает отец, который ничего не замечает.

– Как? – спрашиваю я.

– Они еще мне будут задавать друг за другом дурацкие вопросы. Что отец, что сын, оба стоите друг друга, одна водка на уме.

– Какая водка, перестань ты, мама, – говорю я ей.

– Что? Какая водка? Когда ты наконец перестанешь пропадать из дома целыми ночами? Когда ты начнешь хоть чем-то заниматься?

– Но я же работаю.

– Вижу я, как ты работаешь. Шляешься только ночами, о работе нисколько не думаешь.

– Ну как я должен думать о работе?

– Серьезно, а не так. Может, ты считаешь, что всю жизнь будешь так работать, приходить и пердеть в стул?

– Найду я какую-нибудь работу.

– Вижу я, как ты найдешь. Если будешь и дальше так вести себя, то нигде не найдешь.

– А как я себя веду?

– Дома тебя никогда не бывает!

Выведенная компьютерным способом звезда живописно стоит на коленях у родной могилы, рассказывая о большом человеческом горе. Потому как все мы алчны до чужого большого горя.

– Сказал бы ты ему наконец хоть что-то, а то он доиграется, – говорит мама отцу.

– Что я ему скажу? Скажи сама, если такая умная, – отвечает он ей.

– А ты что думаешь, я ему не говорю? Все время говорю.

– А ты думаешь, я не говорю?

– Не говоришь!

– Потому что уже перестал говорить, сказал себе, хорошо, перестаю говорить, потому что смысла в этих разговорах нет. Посмотрим, что из этого получится, как все будет.

– Ну и что же он сделал, скажи мне?

– Ну, у него есть работа, школу он закончил, два факультета, знает языки, попросит, поговорит с паном Владеком, и тот что-нибудь ему подыщет, а нет, так обратится к Томеку.

– И ты веришь, что этот твой Владек что-нибудь ему подыщет? Что поможет? Ты веришь в это?

– А чего бы ему не подыскать?

– Ему нужны энергичные люди, ты хоть это понимаешь? Не такие лодыри вонючие, как он, которым только бы валяться в постели до пяти, а потом обблевать ванну, ты что, скажешь, не знаешь этого?

– Ты блевал? – спрашивает отец.

– Нет, – говорю.

Еще не подошло. Еще держится во мне.

Еще подержится.

понедельник

Не будем обманываться – скучно охеренно. Большую часть дня сидишь, как гребаная мумия в куцем деревенском мундире, потому что на другой у тебя нет средств, потому что такую глодоморскую зарплату тебе платят, жонглируя трудовым законодательством и хитрыми инструкциями. Прельщенный видением гипотетического подъема по вожделенной лестнице служебной иерархии, ты, прикованный за столом и монитором к стулу, должен ломать комедию, производя хорошее впечатление, должен сидеть в куцеватом деревенском мундире, чтобы иметь офигенно профессиональный вид, потому что представьте себе, что может получиться, если внезапно войдет наш господин клиент и увидит тебя в другой позе – личностно голой и несимпатичной позе – карикатуре на позу, лишенной признаков хорошего вкуса, личной и профессиональной культуры, ведь он же может не зайти и не воспользоваться великолепными предложениями, приятным обслуживанием, удобствами привлекательного кондиционированного помещения, выдержанного в пастельных тонах, исключительно выгодными кредитами, а также чрезвычайно заманчивыми депозитами.

В такие торжественно скучные дни, следующие один за другим, нормальному человеку остается единственно:

а) Клевать носом в служебной комнате, скорчившись в углу на стуле подобием увядшего, желтого, дряблого кочана цветной капусты.

б) Запереться надолго в сральнике и, созерцая гигиеническую белизну кафеля, воображать себе какие-нибудь изощренные оргии,

в) Сидеть за столом, перед клавиатурой и монитором, в гипер-реалити-шоу профессиональной позе, недвижно, словно гребаная мумия.

г) Общаться по внутренней сети с остальным скучающим персоналом, что выглядит безумно профессионально, так что, сидя прямо и неподвижно, словно (см. выше) за столом и клавиатурой и глядя на монитор, как зачарованная кобра на кончик дудочки, ты можешь выстукивать и пересылать надежным сотоварищам и соподругам по недавнему охренительному, всеобщему, всепьяному повышению квалификации в Варшаве: клево было, а? здорово, да? а помнишь, как мы с тобой за вином?

Вино… вино…о, как же… скандал, Виола разоряется в застекленной регистратуре отеля на Праге… [8]

– Как это нет для нас номеров на седьмом этаже? Эти номера должны быть забронированы для нас, как нас уверяли, на все время нашего пребывания в Варшаве. Нет, извините, на первом этаже и вдобавок в номере для людей с ограниченными возможностями я жить не буду.

– А мы что, – говорю я Ромеку, – мы, что ли, будем жить в этих номерах с ограниченными возможностями?

– Погоди, – говорит Ромек, глядя на красную от нервов Виолу, – посмотрим, чего она выбьет.

– Как так? – возмущается Виола. – Да вы знаете, кто мы? Мы сотрудники крупного, известного банка, который котируется на бирже, и ваши предложения решительно противоречат нашим привычкам и культурным запросам. Я хочу поговорить с вашим начальством.

Вечером появляются какие-то насекомые толщиной с палец. Девушки думают, что это шершни, и приходят к нам в номер, чтобы мы их изгнали. Мы, конечно же, сделаем это, с удовольствием сделаем. Но мы-то с Ромеком понимаем, что к чему. Свербит у ласточек-касаточек, это ж ясно как день.

На балконе у девушек действительно гудят большие майские жуки. Девушки боятся и визжат, а потом мы вместе решаем купить ноль семь, чтоб было хорошо. А то ведь могут быть какие-нибудь девиации-вариации с динамой. Отлично. Мы с Ромеком идем купить ноль семь и что-нибудь для полировки, а они пока помоются.

– Ты, Ромек, какую предпочитаешь? – спрашиваю я, но Ромек уже, похоже, проникся варшавской атмосферкой и бурчит под нос что-то невразумительное.

– Ну да, – говорю я Ромеку, – я бы тоже предпочел Памелу Андерсон, но это не «Опасный патруль», а Прага, и что гораздо хуже – в Варшаве.

Ромек говорит, что да.

– Что да? Что да? – спрашиваю я Ромека, потому что уже проникся атмосферой варшавского вечера на Праге у соцреалистического магазина, среди расхераченных телефонных будок, раздолбанных мостовых, шатких мостков, грохота трамваев, рахитичной зелени и вездесущих говешек на выщербленных тротуарах, диких паркингов и бугрястых банкоматов, расположенных в нишах автосалонов. А девушки все не хотят давать, ну вот не хотят и все. Они хотят хихикать и слушать, как парни рассказывают анекдоты про вялых блондинок. Хи-хи-хи, хи-хи-хи. А потом все завершается железобетонным похмелом.

Воистину говорю вам, каждому хочется быть строптивым сотрудником, мол, якобы да, а однако нет, мол, якобы что, а однако ничего, и срать на систему, но только декларативно, а потом как-нибудь, блин, уложится, потому что потом будет время выбраться, едва волоча ноги, в экзотик-тур в Таиланд, отщелкать там памятные фотографии и демонстрировать их знакомым, создавая сувенирный ореол вокруг головы и Куликовой головки.