Московский процесс (Часть 2)

— Та-а-к… — тянет полицейский, — оч-ч-чень интересно. А вы уверены, что это грабители? Может, это сами хозяева — переезжают на другую квартиру… Может — так надо? Да вы-то, собственно, кто такой будете? Вы что, родственник?

Каюсь, мне потребовалось где-то года два, прежде чем я начал соображать, что же происходит. Сначала я никак не мог взять в толк, отчего мне не удается все путем объяснить. То ли дело в моем плохом английском, то ли еще в чем, но — не понимают. Или — я не понимаю. Мы словно говорили на разных языках, где слова вроде бы одни и те же, а смысл совершенно разный.

Поражала меня их манера оперировать понятиями абстрактно, вырванно из контекста, отчего понятия превращались в бессмысленные словечки или коротенькие лозунги, действовавшие на здешнюю публику как звоночек на павловскую собаку: выделением желудочного сока безо всякой видимой причины. Скажем, слово «мир» или «сотрудничество». И все принимаются радостно улыбаться — выделился желудочный сок. Между тем, ни то, ни другое вне конкретного контекста просто и смысла не имеет. В абстрактном-то смысле самое мирное место на земле — кладбище, а сотрудничество, например, с преступником именуется соучастием и карается по законам любой страны. Просто, правда? Но объяснить здешним собеседникам эти простые истины я так и не смог. Преодолеть выработанные десятилетиями павловские рефлексы оказалось невозможно. До сих пор, например, существует такой абсурд, как Нобелевская премия мира. Мира — с кем? Какой ценой? В абстрактном смысле, вне контекста обстоятельств, ее надо бы присуждать деятелям типа Чемберлена.

В самом деле, этот вот пресловутый «детант», эта «разрядка международной напряженности» — что сей сон значит? Почему надо бороться с «напряженностью», а не с ее источником? Ведь откуда-то она берется? Какой же смысл нам ее все время «разряжать», если она будет и дальше «заряжаться»? Но логика тут не действует, а в ответ вам звучит другая фраза-звоночек:

— Нет альтернативы детанту. И собеседник опять выделил желудочный сок.

— Позвольте, — начинаете беспокоиться вы, — то есть как так «нет альтернативы»? Всему на свете есть альтернатива. Наконец, искусство политики в том и состоит, чтобы создавать альтернативы. — И слышите в ответ:

— Надо признавать политические реальности.

Дз-з-з… Опять звоночек. Помню, я как-то битый час пытался объяснить собеседнику, что «политические реальности» надо не признавать, а создавать. Для меня, например, признание политической реальности в СССР означало бы необходимость вступить в партию, сотрудничать с КГБ. Я же вместо этого «создал реальность»: сижу теперь перед ним на Западе. Не помогло. Под конец, сильно забурчав желудком, он только произнес.

— Нам нужен мир и сотрудничество.

Скажете, я утрирую или упрощаю? Отнюдь нет. Наши споры со здешним истеблишментом о «детанте» точно так по-дурацки и протекали — как диалог глухих, — ибо никто из «детантистов» даже не пытался всерьез обосновывать свою доктрину. Лгали, крутились, отделывались лозунговыми фразами, но просто и доходчиво объяснить, зачем этот «детант» нужен, так и не могли. Да ведь и невозможно объяснить, зачем, например, снабжать — кредитами, товарами, технологией — тоталитарный режим, открыто провозгласивший целью своего существования ваше уничтожение. Нет таких аргументов в человеческой логике, чтобы это оправдать. Оставалось — лгать.

— Идея в том и состоит, чтобы было удобнее влиять на СССР и заставлять их уважать права человека, — говорили, «детантисты», заговорщицки подмигивая. — Вот мы их привяжем к себе, сделаем экономически зависимыми от Запада и — будем влиять.

Но подходило время «влиять» — как было при нарушении СССР Хельсинских соглашений или вторжении в Афганистан, — и вдруг выяснялось: «мы зависим от них больше, чем они от нас». Не то что объявить им бойкот или эмбарго мы, оказывается, не можем, но, наоборот, они вполне могут экономически шантажировать Запад.

Что это — глупость? Случайность? Ни то и ни другое, ибо тут же, не переводя дыхания, предлагали влезть в еще большую зависимость от СССР, например, проведя трубопровод для советского газа в Европу.

Какие уж там заботы о правах человека, если «остполитик» германских социалистов свела эту проблему просто к торговле людьми. Возникла целая индустрия: за каждого освобожденного заключенного властям ГДР платили до 40 тысяч марок, чем только стимулировали новые немотивированные аресты.

«Мы, немцы, прежде всего, должны заботиться о своих восточных братьях».

И «заботились» — и награду за массированные вливания в экономику ГДР получали милостивое разрешение для некоторых избранных посетить своих родственников на Востоке. Трогательные кадры, аж слеза прошибает, старички со старушками, наконец, свиделись, благодаря «детанту»… А в это же время «восточных братьев» расстреливали на стене, травили собаками, взрывали минами. Стену посреди города и замечать-то не полагалось, тем более говорить о ней. Как можно! Это же «риторика холодной войны».

«Детант — это мир и сотрудничество».

Что это было — глупость? трусость? Нет — предательство.

2. Кто придумал детант?

Я всегда думал, что детант 70-х годов придумали в Кремле, и оказался не прав: его придумали германские социалисты. Ошибка моя вполне понятна: чередования периодов «напряженности» и ее «разрядки» типичны для всей истории отношении Востока с Западом и всегда зачинались советской стороной. Начиная с ленинского нэпа через годы «великого альянса» Второй Мировой войны и кончая хрущевским «мирным сосуществованием» решения «разрядиться» или «нагнетаться» принимались в Москве, а Запад лишь принимал навязанную ему игру. В сущности, идеальным для режима было бы всегда находиться в таких отношениях со своим «капиталистическим окружением», когда в ответ на «усиление классовой борьбы» Запад реагировал бы увеличением дружелюбия. Но этого не получалось: напуганный усилением советского влияния, захватом новых территорий, активизацией подрывной деятельности, Запад ощетинивался, обычно ненадолго, и наступал период «холодной войны», проклинаемой всем прогрессивным человечеством.

Как бы ни преподносила все это левая пропаганда, западная политика в отношении СССР всегда была пассивной, оборонительной, а не наступательной. Даже в самый разгар «холодной войны» господствующей доктриной Запада было «сдерживание», что и оставляло всю инициативу в руках советских вождей. Поэтому, подустав от противостояния да подыстощив свои ресурсы, но и поизмотав нервы противнику, советский режим начинал «мирное наступление», рассчитывая получить и передышку в гонке вооружений, и западные кредиты с технологиями, и более благоприятную обстановку для дальнейшего расширения своего влияния. И не было случая, чтобы Запад отверг эти домогательства «дружбы», хотя режим никогда не скрывал, что суть его осталась неизменной. Знаменитое хрущевское обещание: «Мы вас похороним!» — переполошило Запад гораздо больше Берлинской стены, хотя по сути дела он не сказал ничего нового, а лишь повторил своими словами марксистскую догму о «пролетариате могильщике капитализма». Брежнев, в отличие от Хрущева своими словами ничего не говоривший, тем не менее, везде и всюду повторял, что «разрядка ни в коей мере не отменяет и не может отменить законов классовой борьбы». Но звучит туманно, и никто не взволновался.

Естественно, кончались эти «детанты» всегда одинаково — очередным вторжением, советским захватом той или иной страны, прямой враждебностью по отношению к Западу, угрозами. Подобно стайке обезьян, у которых тигр унес подружку, западные страны переживали короткий период нездорового ажиотажа, а потом успокаивались. И все начиналось сначала, с той лишь разницей, что со временем циклы становились все короче. Все меньше и меньше мог вынести режим напряжение, а его экономика — протянуть без западных вливаний. Однако и передышки со временем становились все опасней, поскольку без «напряженности» начинал теряться контроль над разными частями империи.