Было чего-то стыдно

В Гариках ее раздражало то, что они все-таки были допущены до семейства и в этом составляли ей конкуренцию, в причастности и возможности что-то рассказывать не с ее слов о жизни известного семейства. Она их за это не любила и свое презрение к ним показывала открыто.

_

И вот Марго ждет Тонечку, готовясь посвятить ее в свои восторги и преклонения – поток слушателей надо обновлять.

– Здравствуйте, Маргарита Антоновна, – говорит Тонечка, протягивая коробку с пирожными, и проходит в комнату. Бюро, круглый стол в центре комнаты. Над ним стеклянный абажур с зелеными свисающими стеклянными палочками, на окнах светло-бежевые портьеры, старинный диван, обитый желтым шелком, пианино. Вид пианино или рояля всегда вызывал у Тонечки приятные воспоминания – в детстве она «училась музыке», как неправильно, но традиционно говорят о детях, обучающихся для общего развития игре на фортепиано.

– У меня тоже есть пианино, сказала Тонечка и сразу почувствовала неловкость, потому что Маргарита Антоновна в этот момент сделала вид, что не слышит ее слов. Тонечка замолчала, не зная о чем дальше говорить.

Тонечка была знакомой дочери Маргариты Антоновны, и поэтому должна была пройти все необходимые испытания, чтобы можно было быть уверенным, что секреты дочери не станут достоянием круга лиц известного и уважаемого Маргаритой Антоновной.

– А твои родители, они … – тут Маргарита Антоновна многозначительно посмотрела на потолок, сощурив при этом глаза. – Они, чем занимаются? – Маргарита Антоновна нашла нужный тон. Вкрадчивый голос Маргариты Антоновны возымел свое действие, и к Тонечке вернулась уверенность.

– Папа преподает в школе математику. Он уже много лет там работает. А мама работает в машбюро.

Тонечка всегда гордилась своими родителями, которые ее любили, и ей ни в чем не было отказа, и даже музыка – это была их идея, что девочке надо заниматься музыкой , ей это может когда-нибудь пригодиться.

– У папы даже есть грамота за хорошую работу. – Тонечка говорила, что ей приходило на ум, и Маргарита Антоновна сразу поняла, что никакой опасности такая открытая и непосредственная девочка не представляет для ее дочери, и она начала свою обычную речь со слов:

– Вот, знаешь, у моего знакомого есть сын. Ну, знаешь, профессорская семья, и вообще люди известные, так он украл что-то из коллекции монет. Его отцу она досталась по наследству. Он так ею дорожил. А этот, негодник, взял да и продал несколько монет. Ему, видите ли, денег не хватает…

При этом Маргарита Антоновна улыбалась, как будто вспоминая что-то приятное. Тонечка не понимала, как себя вести в такой ситуации и что говорить. Она, молча, смотрела на Маргариту Антоновну.

А та вошла в свою любимую роль, и на Тонечку обрушилась вся собранная за последнее время информация о жизни любимого Марго семейства. Тонечка оказалась благодарным слушателем – не перебивала, иногда вставляла слово и слушала, запоминала.

– У них старшая дочь великосветская проститутка. Познакомилась в самолете с каким-то известным человеком и сразу в постель с ним.

Маргарита Антоновна с упоением употребляла этот перл своего изобретения, «великосветская проститутка», когда первое слово как бы облагораживает второе, и тогда получается, что быть «великосветской проституткой» очень даже хорошо. Также как и при рассказе о воровстве сына знаменитого семейства, она улыбалась чему-то, наслаждаясь своей приближенностью к «сокровенным тайнам» обожаемого семейства.

И глядя в глаза Тонечке, Маргарита Антоновна сказала:

– Про родителей нельзя говорить плохо, – а улыбка ее как будто говорила: «Можно, можно».

И тут Тонечку как прорвало:

– Отец не любит маму, а она ему изменяет, он, на это « смотрит сквозь пальцы».

С этого момента Тонечка стала говорить Маргарите Антоновне, что она раньше, никому не рассказывала про родителей. Она испытывало радость от «свободы», не понимая, откуда у нее это чувство, не зная, что после этой «исповеди» вернуться к прежнему ощущению гордости за родителей будет трудно.

Тонечка путалась, что-то сочиняла. И когда сказала, что «мама всегда говорит, что в школе преподают одни неудачники, что надо защищать диссертацию, чтобы выбраться из этого болота», неожиданно для нее самой у нее задрожал голос, когда она посмотрела на Маргариту Антоновну, в глазах которой она увидела недоумение, как будто она не одобряет ее слова. А потом Маргарита Антоновна отвернулась, и Тонечка, на полуслове, остановилась, и покраснела, и, чтобы заглушить неловкость, сказала первое, что пришло на ум:

– А на музыку деньги давала бабушка. У нее хорошая пенсия. И, вообще, мама тянет всю семью. Тонечку напугала тишина, когда Маргарита Антоновна молчала.

Ей так было неприятно чувствовать, что Маргарита Антоновна ее как - будто не слушает, и чтобы окончательно погибнуть, такое у нее возникло чувство от всех этих откровенностей, ей показалось, что кто-то за нее сказал фразу, которую потом она всегда вспоминала с чувством неловкости:

– Мой отец всегда хотел быть профессором… – Тонечка замолчала и опустила глаза.

Маргарита Антоновна в этот момент не слушала, что ей говорит Тонечка, а прикидывала, чтобы еще этакое рассказать про семейство, и не нашла ничего более интересного, как, ни с того ни с сего сказать:

– Эта их младшая дочь – богема. Придешь к ней, все бутылки, и, нет, чтобы на что-то другое деньги тратить. И все это так весело. Марго, загадочно улыбаясь, продолжила. – Дашка растолстела. У нее вечно какие-то люди, и беспорядок, но все у нее с таким вкусом. И крупные пуговицы на юбке, и эти шарфы.

Маргарита Антоновна забыла о Тонечке, она проживала жизнь толстой Дашки.

Тонечка вышла на лестницу и медленно спускалась по ступеням. Она чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной, и поймала себя на мысли, что как весело живется другим. И все время, пока она шла домой, ей было стыдно чего-то.

Август 2009.