Звезда корта, или Стань первой!

Мария Северская

Звезда корта, или Стань первой!

Часть 1

Падение

Если бы кто-то спросил у Марго, когда она в последний раз отдыхала, она вряд ли смогла бы вспомнить. Давно. То ли пять, то ли шесть лет назад. Еще при маме.

Да и кто бы ее попросил – вспомнить-то? Некому. Немногочисленные близкие и так знают обо всех фактах ее биографии, а посторонним – наплевать. Впрочем, она бы на такой вопрос усмехнулась и сказала свое любимое: «В прошлой жизни…»

…Тогда они на целый жаркий летний месяц ездили к маминой сестре в Прибалтику. Побывали в Риге, Таллине, а затем в Вильнюсе, осмотрели достопримечательности, а после осели в небольшом приморском поселке со смешным названием Каркле, неподалеку от Клайпеды, где, собственно, и жила вот уже пятнадцать лет мамина старшая сестра и ее муж.

Теперь Марго вспоминала эти дни как одни из самых счастливых в своей жизни, потому что в них было все, что нужно человеку, – янтарное солнце, бирюзовое море, насыщенный ароматом сосновой смолы прозрачный воздух, шелест набегающих на берег волн и полная, абсолютная беззаботность. Они с мамой просыпались рано, брали с собой пакет вымытых еще с вечера фруктов и бежали на пляж – купались, загорали, в перерывах, лежа под тентом, вслух читали друг другу книги или разговаривали обо всем на свете: о Ритиной школе или маминой работе, о мальчиках, о будущем или о какой-нибудь совсем незначительной ерунде. Например, о том, что соседский кот научился открывать лапой дверцу холодильника и воровать оттуда сосиски, о чем не без гордости за своего сообразительного любимца рассказывала накануне соседка.

Да, в то лето Марго еще была Ритой, Ритулей, в крайнем случае Маргаритой. Марго она стала гораздо-гораздо позже. Не для других – для себя.

В последнюю неделю их пребывания на море к ним присоединился отец. Как ему удалось тогда вырваться, Марго до сих пор не понимает – спросила однажды, он лишь плечами пожал и тут же отвел глаза, перескочил на другую тему. Но его друг и коллега дядя Семен – много лет назад они, в то время еще совсем мальчишки, на пару собрали рок-группу – как-то шепнул ей, что Ритин отец тогда практически сбежал, никого не предупредив, прервал гастрольный тур накануне важного концерта и улетел к жене и дочери. Группа из-за этого чуть не распалась – был скандал, пришлось платить огромную неустойку, но обошлось. Да и спустя год никто из музыкантов уже не смел осуждать порыв своего коллеги, даже наоборот…

Как же хорошо им было всем вместе! Они всегда были настоящей семьей, настоящей командой, но на те семь дней словно стали единым целым, неразрывным, неразделимым. Они так любили друг друга, что все вокруг завидовали их счастью, улыбались им, стремились пообщаться. И то и дело Рита слышала: какие же у тебя замечательные родители! Как же вам всем друг с другом повезло!

Они трое, и правда, словно излучали свет – особенно родители, – Рита лишь грелась в его лучах.

Ей на память остались многочисленные фотографии – отец как раз привез с собой купленную на гастролях новенькую зеркалку и щелкал их, своих девчонок, практически безостановочно, каждую минуту. Так что их с мамой изображений набралось на целый толстенный альбом…

А вот снимков, где они все вместе, всей семьей, всего пять – на пляже, в кафе, на центральной площади, в саду и на веранде дома. Последний – с верандой – Марго любит особенно, он, распечатанный в большом формате в фотоателье, висит у нее над кроватью в московской квартире, и перед тем как заснуть, она подолгу смотрит на улыбающиеся лица родителей и думает о том, что она отдала бы все на свете, без исключений, за то, чтобы хоть на миг снова оказаться в приморском поселке Каркле! В тех днях, когда мама была рядом…

Но, как известно, прошлое нельзя вернуть назад. Никто еще не изобрел машину времени, вместо нее ученые изобретают кучу какие-то других, абсолютно, на взгляд Марго, ненужных вещей. Адронный коллайдер, например. Впрочем, кого интересует ее мнение?

Вот и Федор Николаевич ее не послушал. Как ни упрашивала она его, как ни уговаривала дать ей шанс, он был неумолим. Нет – и все. Выздоравливай, а там будет видно. А пока никаких тренировок, и даже близко к Дворцу спорта не подходи. Лучше вообще уезжай домой. Как говорится, с глаз долой…

Словно наказал Марго. А разве она виновата, что сломала запястье? И ладно бы во время соревнований, так нет же – на обычной ежедневной тренировке. Прыгнула, потянулась в полете, и вдруг ракетка перевесила – чего никогда прежде с Марго не случалось, – кисть как-то неудачно извернулась, всю руку до самого плеча пронзила боль, а затем еще и нога при приземлении отъехала в сторону, и девушка позорно растянулась на резиновом покрытии корта, всем весом навалившись на предательское запястье. Словно сглазил кто!

Никогда прежде Марго не приходилось ломать кости. Ушибы были – это да. И вывихи случались, и растяжения – без этого «счастья» профессиональный спорт, увы, невозможен. Но от переломов Бог миловал. Ровно до того самого дня.

Сидя на грязно-розовом резиновом покрытии, Марго ревела в голос. И не от боли, хотя больно было до черных кругов перед глазами. От безысходности и обиды на злую судьбу, снова, в который уже раз, подставившую ей подножку. За слезы было стыдно, но перестать рыдать оказалось решительно невозможно, чем больше девушка старалась сдерживаться, тем обильнее текли по ее лицу соленые реки.

Прибежавший на зов тренера Пал Палыч – штатный доктор Дворца спорта – объяснил ее истерику нервным срывом и, прежде чем заняться сломанным запястьем, сделал Марго успокоительный укол, после которого она превратилась буквально в сонную муху.

Перелом оказался сложным, пришлось даже делать операцию. Впрочем, в больнице девушка пролежала недолго – всего неделю, в конце которой ее, с прочно зафиксированной аккуратной шиной рукой, отпустили домой.

Хотя, если честно, к тому моменту ей было уже все равно. Накануне знающий о ее состоянии здоровья из первых рук Федор Николаевич поставил Марго перед фактом: к грядущим соревнованиям пока будет готовиться другая спортсменка, а значит, ее шансы поехать через год на Олимпиаду стремятся к нулю. Мол, слишком большие ставки, времени совсем нет, сборы стартуют через две недели, а Марго кость сращивать минимум месяц, а затем еще трижды по столько же руку разрабатывать. Так что ловить тут нечего, и сантименты разводить, помня о прошлых ее заслугах, никто не будет. В общем, это спорт, детка. Отдыхай, ты свободна.

В квартиру возвращаться не хотелось. Как они с отцом ни старались, это жилье так и не стало им домом. Особенно страдала от этого Марго, пыталась создать уют, вешала на стены картины, покупала всякие декоративные вещицы, но помещение все равно оставалось чужим. Не ее домом.

«Отцу хорошо, – злилась она периодически, – он здесь бывает в лучшем случае раз в полгода, все остальное время мотается по заграницам. Скоро, наверно, вообще появляться перестанет».

В этом была своя правда. Год назад родитель Марго почти совсем переселился в небольшой швейцарский городок, даже домик там приобрел, откуда и ездил теперь по гастрольным турам. В России он бывал проездом, московской квартиры избегал, предпочитая останавливаться у своей матери, Ритиной бабушки, в Суздале, и, как результат, дочери почти не видел.

Хотя вряд ли бы они много времени проводили вместе, даже живя в одном пространстве. Дни Марго были расписаны по минутам, порой ей самой казалось, что в ее жизни нет ничего, кроме тренировок, сборов, соревнований и снова тренировок – каторжного, изматывающего труда. А как иначе, если ты желаешь чего-то добиться?

– Как бы мне хотелось быть на ее месте! – не раз вздыхала мама, когда они с Ритой, сидя перед телевизором, по которому шел очередной теннисный матч, пили парное молоко из больших кружек.

Вернее, это Рита пила молоко, а мама неотрывно следила за ходом игры. Восклицала, нервничала, когда теннисистка, за которую она в этот раз болела, пропускала мяч, радовалась, если ее избраннице удавалось выиграть сет, а уж ежели та выходила победительницей, мама прыгала чуть ли не до потолка – в общем, вела себя как девчонка, и маленькая Рита в такие моменты смотрела на нее и восхищалась. Потому что в ее родителях – в маме особенно, – в отличие от родителей подруг, осталось так много детской непосредственности, что в их обществе Рита никогда не чувствовала себя ненужной, непонятой, глупой – ребенком, чьи проблемы и страхи яйца выеденного не стоят. От нее никогда не отмахивались, не говорили «потом» и «не сейчас», и «что ты пристаешь со своей ерундой», для нее не жалели времени, улыбок, объятий, и детство ее было самым счастливым.