Кулинар

СМИ представляли два руководителя (с дамами) одного из крупных издательских домов, работавшего в последнее время в режиме жесткой экономии. Политику — забытый ныне лидер в сопровождении жены и двух молодых супружеских пар, вероятно, товарищей по партии, по поручению руководства отмечающих юбилей босса. Медицина блистала в образе директора клиники, затеявшей серьезный разговор с неким главврачом. За соседним столиком высокопоставленный чиновник оставшегося без спонсоров футбольного клуба беседовал с директором страховой компании. Тут же сидели их супруги.

Дальманн увидел руководителя фирмы, импортирующей автомобили; владельца рекламного агентства; бывшего директора банка, не совсем добровольно оставившего свой пост. И каждого из них сопровождала высокая, тоненькая блондинка — вторая жена.

Зал наполняло уютное, приглушенное бормотание; осторожный стук и звон столовых приборов. В воздухе витали ненавязчивые ароматы искусно составленных блюд.

О сильном дожде, начавшемся в тот вечер и грозившем превратить только что выпавший снег в грязное месиво, посетителям, чьи столики стояли возле окон, напоминал разве что доносившийся из-за штор отдаленный шум. Наполненный теплым, уютным светом, «Хувилер» казался куколкой, отгородившейся от мира непроницаемым панцирем.

Между тем жизнь снаружи не давала поводов для оптимизма. Наконец стало очевидно, что финансовые рынки вот уже в течение многих лет торгуют несуществующим золотом. Непотопляемые прежде банки дали крен и рассылали отчаянные призывы о помощи. Что ни день новые секторы экономики попадали в вихрь финансового краха. Автомобильные предприятия работали вполсилы. Их поставщики разорялись. Финансисты кончали собой. Государство, в котором видели спасение пострадавшие, походило на корабль, неотвратимо несущийся на рифы банкротства. Пророки неолиберализма чувствовали себя подавленными. Глобализировавшаяся мировая экономика стояла на пороге своего первого кризиса.

И, словно решив переждать предстоящую бурю под водолазным колоколом, маленькая альпийская страна, едва успевшая раскрыть объятья большому миру, снова стала замыкаться в себе.

Ожидая, пока анонсер — составитель меню — Бандини пересчитает тарелки для столика под номером «пять» и сверит их количество с заказом, Андреа смотрела на Маравана — самого видного мужчину в их бригаде.

Он довольно высок для тамильца — метр восемьдесят с лишним. Острый нос, аккуратно подстриженные усы и синевато-черная тень пробивающейся щетины на щеках — несмотря на то, что к началу смены он явился тщательно выбритым. На нем белая форма подсобного кухонного рабочего и длинный передник в индийском стиле. Белая шапочка из крепа на черных волосах, разделенных ровным пробором, напоминает ганди-топи ⁴.

Сейчас Мараван стоял у раковины. Он смывал остатки соуса с тарелок, а затем отправлял их в посудомоечную машину. Свою работу он проделывал с грацией храмовой танцовщицы. Заметив, что его разглядывают, тамилец обернулся и обнажил белоснежные зубы. Андреа улыбнулась в ответ.

Ей уже приходилось сталкиваться с его соотечественниками за время своей недолгой карьеры в сфере обслуживания. Многие из них имели статус беженцев и особое разрешение на въезд, дающее им право трудиться лишь на определенных, плохо оплачиваемых должностях, да и то по ходатайству работодателя, от которого они зависели больше, чем те, кто имел обыкновенный вид на жительство.

С большинством из них Андреа легко находила общий язык. Втамильцахей нравилось дружелюбие, ненавязчивость, кроме того, они напоминали Андреа о ее туристической поездке в Южную Индию.

За время своего пребывания в «Хувилере» она успела повидать Маравана на самых разных работах. Он был виртуозом в обработке овощей. Когда он открывал ножом устрицы, казалось, будто раковины сами распахивают перед ним свои створки. Без единого лишнего движения он отделял от костей мясо морского языка, а когда то же самое проделывал с кроликом, тушка выглядела так, будто скелет все еще оставался внутри.

Андреа замечала, с какой любовью в глазах Мараван точными и быстрыми движениями сооружал на блюде настоящее произведение искусства; как ловко перекладывал он маринованные лесные ягоды с хрустящими коржами для трехслойного торта.

Повара охотно доверяли Маравану даже то, что, вне всякого сомнения, относилось к сфере их прямых обязанностей. И при этом Андреа никогда не замечала, чтобы кто-нибудь из них хоть раз похвалил его за умение и сноровку. Напротив, стоило только тамильцу управиться с очередным произведением искусства, как его тут же возвращали к посудомоечной машине и грязной работе.

Бандини закончил с подсчетом посуды, и официанты, надев на тарелки колоколообразные крышки, вышли в зал.

Андреа же могла заказывать следующее блюдо для столика под номером «один».

Далеко за полночь трамваи все еще ходили. Пассажиры двенадцатого маршрута выглядели в основном как рабочие, возвращающиеся домой после ночной смены, или романтически настроенные ночные бродяги, исцарапанные и пьяные.

Район, где жил Мараван, вовсе не был жалким скопищем эмигрантских лачуг. Здесь находились известные в городе клубы, дискотеки, бары.

Впереди тамильца сидел мужчина с жирной шеей, чья голова постоянно клонилась набок. «Коллега», — подумал Мараван, уловив исходящий от него кухонный запах. Мараван обладал чувствительным носом и стремился к тому, чтобы, даже возвращаясь с работы, ничем не пахнуть. Его сослуживцы пользовались туалетной водой и лосьонами после бритья. Он же хранил свою одежду в шкафчике, в специальном пакете от моли с застежкой-молнией, и по возможности пользовался душем в раздевалке для персонала.

Только один кулинарный запах нравился Ма-равану. Но он был не из этой страны, из кухни Нангай. Когда она бросала в горячее кокосовое масло девять листочков карри, сорванных для нее Мараваном с росшего под окном деревца, комната наполнялась ароматом, который можно было вдыхать бесконечно.

То же с корицей. «Корицы клади всегда чуточку больше, чем нужно, — наставляла его Нан-гай. — Она приятна на запах и на вкус, полезна для пищеварения и недорого стоит».

Тогда Нангай казалась Маравану древней старухой, хотя ей было не больше пятидесяти пяти лет. Его бабушке она приходилась сестрой. Обе женщины бежали вместе с Мараваном и его братьями и сестрами в Джафну ⁵после погромов восемьдесят третьего года в Коломбо, когда родителей Маравана заживо сожгли в их собственной машине. Мараван, младший из четверых детей, много помогал Нангай на кухне. Они готовили разные блюда, которые старшие дети продавали на рынке в Джафне. Все необходимое для жизни из курса средней школы Мараван тоже узнал на кухне от Нангай.

Когда-то она работала поварихой в одной богатом доме в Коломбо. Потом открыла небольшой ресторан на рынке, быстро ставший популярным и приносивший ей небольшой, но стабильный доход.

Кроме обыкновенной еды для ресторана, Нан-гай готовила и особые блюда, по специальным заказам от клиентов, стремящихся сохранить свои имена в тайне. В основном для супружеских пар с большой разницей в возрасте.

И до сих пор, когда Мараван жарил или подсушивал на сковороде свежие листья карри, перед его глазами возникала худенькая женщина, чьи волосы и сари навсегда пропитал этот запах.

На следующей остановке в салон вошли два человека и никто не вышел. Когда дверь захлопнулась, пассажир, сидевший впереди Маравана, очнулся и вскочил с места. Но трамвай уже тронулся. Толстяк отчаянно дергал дверную ручку и колотил в стекло. Потом громко выругался и с упреком посмотрел на Маравана.

Тот отвернулся к окну. Дождь еще не кончился. Косые ручейки на стекле отражали огни большого города. Возле ночного клуба стоял молодой человек, раскинув руки и подставив лицо дождю. Его товарищи, укрывшиеся в нише стены, курили и смеялись над ним.

Романтически настроенные бродяги сошли на ближайшей остановке. С ними и пропахший кухней толстяк. Мараван видел, как он перебежал улицу по направлению к трамвайной остановке на другой стороне и с недовольным видом уселся на скамейку.