Клео. Как одна кошка спасла целую семью

Ходили даже сплетни о том, как возле их дома шатался пьяный в стельку Элтон Джон, хотя на самом деле это скорее был другой человек, похожий на него. Их сын Джейсон ходил в ту же школу, что и наши мальчишки (она громоздилась на склоне каньона примерно в полумиле вверх по той же дороге), но мы знали свое место и не делали попыток сближения. В семье Десильва ездили на спортивном автомобиле. Стив называл их слишком вульгарными. А мне неохота было с ним спорить.

С нашей стороны зигзага обитали отшельники и те, кто снимал жилье, собираясь приобрести что-то поприличнее, не такое неприступное и подальше от линии разлома. Миссис Соммервиль, школьная учительница на пенсии, была из числа старожилов Плохой стороны. Жила она в крохотном, обшитом вагонкой домишке чуть ниже нас. Жизнь среди подростков нисколько не повлияла на ее воззрения. На лице у нее постоянно сохранялось такое выражение, будто ее кто-то только что обидел.

Миссис Соммервиль уже появлялась у наших дверей с жалобами на несносную собаку, не дающую прохода ее коту. Томкин был здоровенный полосатый котяра с такой же кислой физиономией, как у хозяйки. Я всячески старалась избегать встреч с соседкой — и все равно почти ежедневно натыкалась на нее и выслушивала ее нотации. Она демонстрировала мне следы от скейтбордов, на которых какие-то мальчишки, нарушая запреты, гоняли по зигзагу, или последние граффити у нее на почтовом ящике. Патологическая неприязнь миссис Соммервиль к мальчикам распространялась на наших сыновей, она и их подозревала во всех смертных грехах. Стив считал, что я все придумываю. Хотя к мальчикам миссис Соммервиль питала отвращение, на взрослых мужчин это не распространялось, с ними она пускала в ход все свое обаяние.

Я работала на дому, вела еженедельную колонку в веллингтонской утренней газете «Доминион». Стив был неделю дома, неделю в рейсе, он служил радистом на пароме, курсировавшем между Северным и Южным островами. Мы со Стивом познакомились на увеселительной прогулке, когда мне было пятнадцать. Двадцатилетний красавец моряк поразил мое воображение. Разве можно было сравнить его с косолапыми фермерами, что увивались за нами на сельских вечеринках в окрестностях Нью-Плимута, где я выросла? Этот парень был из другого мира.

Лицо у него было белым и нежным, как персик, а руки мягкими, как у младенца. Меня зачаровали его синие глаза, мерцавшие из-под длинных ресниц. В отличие от фермеров он не пугался долгих разговоров. Мне казалось, что он, англичанин, может состоять в родстве с кем-нибудь из «Битлов», если не «Роллинг Стоунс».

Мне нравилось, как его каштановые волосы спадают сзади на воротник, точь-в-точь как у Пола Маккартни. От него пахло дизельным топливом и морской солью, ароматами большого мира, который звал меня.

Мы переписывались целых три года. Наспех окончив среднюю школу и факультет журналистики (на крепкие тройки), я отправилась в Англию. Стив был в буквальном смысле мужчиной моей мечты — лично мы общалась с ним всего две недели, а потом три года писали письма. Действительность конечно же отличалась от фантазий. Его родителям совсем не понравилась ширококостная подружка из колонии.

Мы расписались в Гилфордском бюро записей актов гражданского состояния спустя месяц после моего восемнадцатого дня рождения. Нашлось всего пять человек, кому хватило смелости присутствовать на бракосочетании. Священник откровенно тяготился церемонией и даже забыл о кольцах. Новоиспеченный муж надел мне его уже потом, когда мы вышли на террасу. Там шел дождь. В Новой Зеландии мои родители в ужасе пытались что-то предпринять, чтобы аннулировать брак, но у них ничего не вышло.

Недели через две после свадьбы в нашей съемной квартирке я рассматривала сиденье унитаза и думала, что надо бы его почистить. Тогда-то я и поняла, что наш брак был ошибкой. Но мы так его добивались и стольких людей огорчили, что отступать я не могла. Пути назад не было, это причинило бы новую боль, и единственное, что я тогда надумала, — это создать семью. Стив скрепя сердце уступил, однако честно предупредил с самого начала, что возня с младенцами не по его части.

Мы вернулись в Новую Зеландию, где я и родила декабрьской ночью. Я была так стеснительна, что не осмелилась попросить медсестру включить свет, опасаясь нарушить правила больничного распорядка. Накачанная лекарствами, я как в тумане неясно слышала, как врач напевает «Вот и заря встает». Через несколько минут она извлекла Сэма из моего тела.

Еще даже не сделав первого вдоха, он повернул голову и посмотрел на меня огромными синими глазищами. Я подумала, что сейчас лопну от любви. Все тело мое заныло от желания немедленно прижать к себе этого человечка, только что появившегося на свет. Пушок у него на голове так и светился под яркими лампами родильной палаты. Сэма завернули в одеяло — голубое, на случай, если я забуду, какого он пола, — и передали мне. Целуя его в лоб, я вдруг чуть не задохнулась от внезапного осознания: отныне мне никогда не будет покоя, ведь волноваться я теперь буду не только за себя. Я разжала крошечный кулачок. Линия жизни была сильной и потрясающе длинной.

Хоть и считалось, что это наша первая встреча, мы с Сэмом сразу друг друга узнали. Это был как воссоединение древних душ, которые никогда надолго не разлучались.

Став родителями, мы со Стивом не сблизились. На самом деле рождение ребенка произвело обратный эффект. Через два с половиной года после рождения Сэма на свет появился Роб. После этого Стив записался на вазэктомию, не спросив моего мнения. Меня больно ранило его стремление ограничить размеры нашей семьи.

Недосып и расстроенные нервы только усугубляли и подчеркивали различия между нами. Стив отпустил бороду — это как раз входило в моду — и прятался за ней. Возвращаясь после недели в море, он выходил из себя по любому поводу.

Ему казалось, будто я слишком много трачу на детскую одежду и уход за детьми, и это его раздражало. Я купила подержанную швейную машину, которая била меня током, и научилась стричь мальчиков сама. Я располнела, стала увереннее в себе и неряшливее.

Мы то спрашивали себя, долго ли еще сможем выдержать вместе, то пытались что-то спасти и надеялись на лучшее, хотя бы ради детей. Потому что, даже отдаляясь, как два айсберга, попавшие в разные течения, мальчишек любили мы оба, это точно.

— Так вот, ребята, — сказала я, останавливая машину за домом Лены и ставя ее на ручной тормоз. — Даже не мечтайте. Мы идем просто посмотреть.

Они выскочили из машины и, пока я захлопывала дверцу, были уже на полпути к дому. Глядя, как их белобрысые головы блестят на солнце, я вздохнула и спросила себя, настанет ли такое время, когда я не буду пытаться угнаться за ними.

Когда я подошла, Лена уже открыла дверь, и мальчики тут же оказались внутри. Я извинилась за их скверные манеры. Лена, улыбаясь, пригласила меня в дом, такой уютный и спокойный, что я позавидовала. Окна выходили на игровую площадку, куда я частенько приводила ребят, чтобы они выплеснули избыточную энергию.

— Мы заехали только посмотреть на… — бубнила я, входя за ней в гостиную. — Ой, котята! Прелесть какая!

В углу под книжными полками лежала на боку изящная, бронзового цвета кошка. Она глядела куда-то сквозь меня янтарными глазами. То были глаза не кошки, а избранницы, представительницы высшего общества. У ее живота копошились четыре комочка. Два были покрыты тонким слоем бронзовой шерстки. Двое других были потемней. Вероятно, со временем, когда шерсть вырастет, им предстояло стать черными кошками. Маленьких котят я и раньше видела, но таких крох, как эти, никогда. Один из темных котят, видно самый слабый в помете, был таким малюсеньким, что делалось страшно.

Мальчики, стоя на коленках, притихли. Они, похоже, догадывались, что лучше держаться на почтительном расстоянии.

— У них только что открылись глазки, — сказала Лена, оторвав одного бронзового котенка от круглосуточного обеда. Малыш свободно помещался в ее ладони. — Еще два месяца, и они отправятся в свои новые дома.