Играй, Адель, не знай печали

Смех его перешёл без паузы в плач. Он закрыл лицо руками.

— Ну вот ещё, — она присела рядом с Зенкиным, обняла его и начала укачивать. — Тихо-тихо-тихо. Ну, не надо, не надо.

Легонько она пригладила его волосы. Подумалось, что когда-то они не были такими поблёкшими. Впрочем, и она сама раньше смотрелась живее. И когда её порой называли «кошечкой», уж точно не имели в виду по-кошачьи непроницаемое лицо, которое почти ничего не выдавало.

— Вот сегодня, — ещё сдавленным голосом, но уже не всхлипывая, произнёс Зенкин. — Сегодня ты запросто меня впустила. А ведь человек вроде меня вполне мог привести их с собой.

Она спокойно заговорила, глядя поверх его головы:

— То, что было, — это нормально. Если бы меня допрашивали, я бы, наверно, тоже всех сдала. Мне просто повезло. Наверно, про меня забыли. Даже ни разу никуда не вызвали… Как будто я тут не при чём. Впрочем… сейчас думаю, так оно и было.

Зенкин выпрямился и чуть отодвинулся.

— Как ты можешь понимать в таком случае. Ты ведь никого не предавала.

Она пожала плечами.

— Я не делала вообще ничего. Когда арестовывали наших, когда закрывали парк, и дальше — когда всё шло, как шло. Всё это время я делала вид, что меня тут нет. Жила себе тихонько. Правила статьи для дамских и бытовых журналов. Иногда мне казалось, — она улыбнулась, — что я и вправду научилась быть невидимкой. На меня даже ни разу никто не настучал. Наверно, не нашлось повода.

— Но и ты не стучала, — заметил Зенкин. — Ты не сделала ничего такого, от чего было бы хуже кому-то другому.

— Да, — она кивнула. — Просто стояла в стороне и смотрела. Как будто меня это не касается. Думаешь, это не предательство?

Зенкин некоторое время глядел на неё, потом усмехнулся и встал.

— Знаешь что, Адель? — он отвернулся к стенке. — Мы с тобой — конченые люди.

Она подумала немного.

— Да. Конченые.

— Хотя, даже нет, не так, — теперь он повернулся к ней с давешней широкой улыбкой. — По крайней мере, я больше не чувствую себя человеком. Уже давно. Я могу улыбаться, шутить, могу даже читать стихи и изображать, будто меня что-то впечатлило. Но всё это — только оболочка. Шелуха. Там — там, внутри — там пусто. Там ничего нет.

Не глядя на него, она задумчиво произнесла:

— Мне иногда тоже так кажется. И вроде бы всё сносно, но где-то глубоко внутри — холод и пустота. Очень глубоко внутри.

Зенкин, зачем-то щурясь, смотрел на неё.

— А как всё хорошо начиналось! — вдруг воскликнул он и тут же замолчал.

Эхо отзвучало и затихло в комнате.

— У нас всё могло быть замечательно, — продолжил он уже тише. — Если бы не он… Сколько у нас было бы. Всего. Да что уже говорить — мы убитое поколение. Вот теперь его нет, но для нас это уже ничего не изменит — мы так и останемся. Он проехался по нам. Катком проехался. По нам по всем.

Склонив голову набок, она прервала его:

— Но он мёртв. А мы живы. Это наша победа. Другой вопрос — нужна ли она ещё нам. Если да — значит, мы выиграли. Если нет — значит, он.

Зенкин смотрел на неё с сомнением. Казалось, он пытается обдумать что-то.

— А ты? — наконец спросил он. — Тебе она нужна, м?

— Я ещё не поняла, — неуверенно протянула она. — Но, я думаю… Мне кажется, кто-то должен был сделать и это — просто выжить. Пережить его. Остаться. Чтоб сказать вновь прибывшим, что ничего не закончено. Я думаю… это хорошо, что мы здесь.

Зенкин помолчал, потом тихо рассмеялся:

— Иногда ты бываешь чертовски умной, Адель. Впрочем, может, ты и права. Ну, что ничего не закончено. Что ж, попробую выкарабкиваться потихоньку. Правда, мне всегда было сложно в одиночку… Но ладно. Как-нибудь.

Он шагнул в двери.

— Почему в одиночку, — подала голос Адель.

Зенкин удивлённо обернулся. Она, смутившись, пожала плечами:

— Я, конечно, не фройляйн Рита… Но, в конце концов, мы с тобой в одной лодке.

На улицах Ринордийска завывала метель.

PS. Бонусом — «колыбельная для Риты», посмертное обращение от кого-то из её близких знакомых.

Почему вы сегодня так грустны, моя фройляйн?

Почему так тревожно поёт на душе?

Не блистает ваш взор, вы глядите спокойно

На почти опустевший фужер.

Что вам снилось сегодня, этим утром хрустальным,

После всей карусели столичных огней?

Не грядущие ль дни, не конец ли печальный

Вы увидели в грёзе своей?

Теребя в пальцах ленту, отвернулись лениво.

Ещё платье струится, ещё шаль на плечах…

Может, тающий снег и без знаков могила

Отразились вам вдруг в зеркалах?

Мы ещё погуляем вдоль по улицам где-то,

Обращаясь друг к другу то на вы, то на ты.

Наше время — песок, наше краткое лето

У последней зависло черты.

* * *

Что вы видите в вашем предсмертном полёте?

Что вас вызовет выйти ещё раз на бис?

Может то, что далёко, на немом горизонте

Светлой сказкой встаёт Ринордийск?

Вы, наверно, устали? Так поспите спокойно —

Вы свободны навеки от пут и оков…

Что вам снится, моя несравненная фройляйн,

Что вам снится под пледом снегов?

октябрь-ноябрь 2014